День без смерти (сборник)
Шрифт:
Ерасимов в два прыжка достиг окна, рванул створки, пал на подоконник животом: не на асфальте ли, не дай бог, лежит она, раскинув сломанные крылья? Но тут же сообразил, что вверх надо смотреть, на звезды! Там она, реет в вышине! Однако ничего не увидел: небо было мутным, серо-черным, дождевым. Ушла Муза, как луна за тучи!
Стало больно, душно, захотелось на свежий воздух. Окна показалось мало, да и тяжко было рядом с этим окном, в этой комнате… Побежал по лестнице. Но и во дворе не вздохнулось легче. Он обогнул дом, прислонился к стене, поднял лицо к
Город казался неживым, дождь еще всхлипывал, будто раненый воробей или обиженная женщина. Тополиные сережки чвякали раздавленными червяками.
Ерасимов закрыл глаза. Сердце кто-то сдавил, потом отпустил нехотя. И еще раз. Можно ли так бегать по лестнице — наверняка весь подъезд перебудил своим топотом, — а главное, можно ли так волноваться?! Ну что произошло? Ну кого он потерял? Женщину… Да разве это женщина! Музу… Да какой же толк с такой музы! Попусту растревожила — и все.
Деревья зашумели, словно их крылом коснулся ветер. Чья-то тоска летела над городом.
Ерасимов медленно брел вверх по лестнице. А вот назло ей сесть сейчас за стол и написать… Про все, что случилось, и написать. Кому расскажешь — ни за что не поверит, а бумага все стерпит. Еще и скажут: каков полет творческого воображения! Есть такой жанр — фантастика. Вроде как сказки для взрослых.
Ерасимов пошел быстрее. Как близко все еще в памяти, как живо! Предостерегающий вскрик Щекиладко: “Она босая и крылатая!”, метание Музы в полутьме подъезда, их разговор и ее соленые губы, его измазанные в чернилах пальцы… Только сцену ванной он постарался забыть. Ведь можно придумать другой конец к этой истории — счастливый конец! Например, он снова встретил ее, и она сама подала ему свое перо… или какое-нибудь там сгило…
Нетерпение переполняло его. Скорее! Свет. Бумага. Ручка — добрая старая шариковая, конечно. Вот о" о, слово! Ну!..
И едва коснулся бумаги, как распахнулись тучи, хлестнуло по глазам лунным светом…
И, на миг ослепнув, увидел себя Ерасимов уже в диковинном саду, меж роз и струй, возле терассы с колоннами. На мраморной скамье возлежала изящная, миниатюрная черноволосая женщина, одетая во что-то белое, ниспадающее затейливыми складками. Она была не первой юности, но облик ее был воистину чарующ. Она тоскливо смотрела на Ерасимова, будто на пустое место, задумчиво водя пальцем в воздухе. Черные брови сошлись на точеном лбу, словно в мучительном раздумье. Выхватила розу из белого мраморного вазона, нервно переломила стебель, отбросила… И вдруг словно бы легкий ветерок пронесся по саду, вдали зазвучала чуть слышная музыка.
Незнакомка встрепенулась. Ерасимов закинул голову. Что это! Что это!.. Медленно поводя легкими крылами, с неба спускалась… Муза! Ерасимов бросился было к ней, да запнулся от боли в босой ноге — наступил на острый камушек садовой дорожки. Но… почему он босоног? И что это за тряпки жалкие с него свешиваются?!
Тем временем летунья спустилась ниже, хозяйка сада простерла к ней руки, словно к любимой подруге, а потом, засмеявшись счастливо, повернула античный лик к Ерасимову и приказала:
—
ГРУШКО Елена Арсеньевна.
Родилась в Хабаровске. По образованию филолог. Работала на телестудии, в журнале “Дальний Восток”, в Хабаровском книжном издательстве. тор нескольких книг, член Союза журналистов. Живет в Горьком. Участница IX Всесоюзного совещания молодых писателей в 1989 г. В Москве. По результатам Совещания принята в Союз писателей СССР.
Игорь Пидоренко
Старый дом
Хорошая была идея. Но и глупая. Собрались, как обычно, в субботу вечером у Иена. Поль пришел один, без подружки — поцапался с ней накануне, — и Энни утешала его, как могла. Иен для поднятия духа запустил “гамбургский” двойной альбом “Битлз” и выставил бутылку джина. Потихоньку развеселились. Энни даже забыла о том, что опять побаливает сердце. Утром, конечно, плохо будет, да тут ничего не поделаешь. Пусть все катится, как катится.
Расположились на полу. Джин скоро весь вышел, но Иен заранее это предвидел и запасся основательно. И вот, когда приканчивали вторую бутылку, сама собой возникла идея сходить в “Дом Калиостро”.
Был в городе такой старый дом. Трехэтажный, дряхлый, века, наверное, позапрошлого. Скорее всего, Калиостро о нем и не слышал. Но так уже дом окрестили, и легенд всяких по этому поводу ходило немало. Что правда, что вымысел — трудно сказать. А вот что дом многое скрывает в своих стенах — это наверняка. Да проверить сложно было. Такой он ветхий был, что, казалось, поднимись хороший, упругий ветер — и завалятся стены, просядет, обрушится крыша.
Обнесен был дом глухим забором еще в те времена, когда городские власти задумались: реставрировать его, превратив во что-то экзотическое, древнее снаружи и крепкое, современное внутри, — или не возиться, денег не тратить, снести и на этом месте построить автостоянку. Время шло, вопрос со старым домом никак не решался, сторож, приставленный для всякого случая, спал преспокойно в вагончике и исправно получал жалованье.
Бывали за забором мальчишки, игравшие в гангстеров; иногда забредал кто-нибудь из не очень взрослых. Но никто выше второго этажа забираться не рисковал.
А Иен купил по случаю металлоискатель армейского образца. Зачем он ему был нужен, Иен и сам бы не смог сказать. Понравилась красивая игрушка и недорого запросили. Теперь же в голову его кудлатую стукнуло: раз на третьем этаже “Дома Калиостро” никто не бывает, то, может быть, там в стенах что-то и лежит. Простукать надо. А если простукиванием ничего не обнаружится, как раз металлоискатель пригодится. Иен свое приобретение друзьям демонстрировал: совал под ковер часы — ив наушниках гудело, когда щупом водили над этим местом.