День Добрых Дел: отголоски истории

Синтия торопилась на кладбище. Она сошла с узкого тротуара, все меняется в этом мире, на новых улицах – и новые широкие тротуары, а здесь – на улице Застенной – так и остались – узкие и старые, и засеменила по мостовой. На кладбище ее должен был ждать муниципальный рабочий со стремянкой. Когда полицейская машина медленно кружила по городу, мегафоном предупреждая жителей о надвигающейся буре с градом, она в первую очередь подумала именно о кладбище. Но телефон мэрии был постоянно занят. Синтия вздохнула, оделась и вышла из дома. Тогда сначала к соседу.

Эта напасть на ее памяти уже случалась дважды. Первый раз град прошел на следующий после гибели Мориса год. Тогда град был не очень сильный, все осталось целым. Правда, после бури Давид решил перестраховаться, демонтировал стеклянную оранжерею и поставил вместо нее пластиковую, а над окнами веранды были смонтированы собирающиеся в гармошку жалюзи. Сейчас как раз было самое время попросить соседа опустить их. Но первый град врезался в память потому, что, когда она во время бури поднялась в кабинет проведать отца, тот последнее

– Это Морис меня зовет к себе, в Антарктиду, – старик отхлебнул виски из стоявшего на подоконнике стакана.

Синтия подошла к нему сзади, обняла за плечи и положила голову ему на спину. Они так и стояли, пока отец не допил виски и не повернулся к ней. Его глаза оставались сухими, все уже выплакано, он наклонился и поцеловал дочь.

Он умер на следующий после бури день, на своем диване после полудня, во время сиесты. Поэтому Давиду уже не перед кем было оправдываться за снос старой оранжереи. Он тогда же предложил поменять стекло на пластик и Памеле, но та только рассмеялась – мои стекла – как из стали, а, если что, то у меня есть запас. Когда Памела начала хозяйничать на своем участке, то обнаружила за оранжереей деревянные полузакрытые ящики со стеклом, переложенным промасленным картоном и полусгнившим мочалом. Стекло было невероятной толщины, такими же листами была покрыта и сама оранжерея, где местами еще угадывались очертания раскинувшего крылья орла. Тогда отец Синтии рассказал Памеле, что покойный арендатор после войны купил за бесценок запасы стекла с какой-то нацистской базы и перевез их сюда. Оранжереи выдерживали все непогоды, и ящики с запасными стеклами так и стояли у забора, зарастая бурьяном. Выкидывать их было жалко, полезного места они не занимали, каши – не просили, и Памела их оставила.

Ее оранжерея пережила и второй град, который случился спустя несколько лет и был гораздо сильнее. Тогда белые голубиные яйца настойчиво колотили в опущенные жалюзи веранды, окна были предусмотрительно закрыты ставнями, Синтия от страха молилась, телефонная линия была повреждена, связи с Памелой не было, а Давид успокаивающе гладил ее по голове – не волнуйся, ее стекла все переживут. Да, стекла Памелы пережили и тот град, но теперь пришла очередь самого Давида. Наутро выяснилось, что град разбил витраж их семейного склепа. Синтия тогда с ужасом слушала Давида, который опять ее успокаивал, дорогая, не волнуйся, я уже поговорил с пастором, он свяжется с епархией, там у них, при соборе, есть хороший витражист, он все сделает, да, представляешь, а в самой церкви, пастор этим необычайно горд, божий дом, витражи остались целы.

Синтия очень переживала, витраж был очень непростой, он изображал фамильный герб, в центре которого, на красно-зеленом поле, была гордо вскинута голова коня. В стародавние времена большая часть шотландцев оседала севернее, там, где по реке проходила граница владений английской короны. А предок Синтии породнился с родовитыми южанами и остался здесь, передав своим потомкам светлые глаза и иногда – даже светлые волосы. Но, то что не удалось за века сделать южной крови, сделала за одно поколение иудейская кровь предков Давида. Алекс и Сандра выросли черноволосыми и черноглазыми. Синтия и увидела их тогда, на похоронах, через несколько дней после смерти Давида. Сандра даже успела выбраться из своей Бразилии. Их отец, всегда послушный зять, проработавший по требованию тестя все последние годы на атомной станции, словно выполнял его завет. Валет тогда сделал для церковников точную, под размер проема, фанерную дощечку, Давид срочной почтой отправил эту дощечку с деревянной копией самого герба, успел получить посылку обратно, они с Валетом и, конечно, с Синтией, отправились на кладбище, где Валет встал на стремянку, вставил витраж в проем и аккуратно затер швы мастикой. Давид с Синтией вернулись домой, муж присел за стол выпить чаю и – повалился набок.

Все эти мысли торопились с ней на кладбище – Синтия локотком придерживала ту самую фанерку, которую когда-то вырезал для витражиста Валет, держи, подруга, когда будешь ждать следующую бурю – попросишь меня, я ее вставлю поверх витража, так будет – спокойнее. Валет не дождался своей бури, и ему не пришлось закрывать витраж. Синтия хранила фанерку в секретере, со старыми письмами и фотографиями Памелы. А этот град – будет моим.

Сосед быстро закрыл жалюзи, только одно стекло осталось все равно открытым, мое почтение, но там что-то заело, а, может, и заржавело со временем, когда их последний раз закрывали. Синтия вернулась в дом и тут же дозвонилась до мэрии, да, конечно, только давайте как можно скорее, нам еще многое по округе надо закрыть, да и водостоки надо все успеть проверить, она быстро оделась, схватила фанерку и поспешила на кладбище.

Ремонтный грузовичок уже стоял у входа на кладбище. Рабочий ждал ее – стремянка стояла под витражом. Он взял из рук Синтии фанерку, поднялся по стремянке, достал из широкого нагрудного кармана спецовки какой-то тюбик, не волнуйтесь, это жидкий пластилин, я потом все аккуратно вытру, и закрепил фанерку в проеме. Все, спите спокойно.

Рабочий уехал, можно было пойти к Памеле, узнать, слышала ли она предупреждение, но, сделав было шаг, она поняла, что силы – оставили ее. Синтия повернулась к склепу, отрыла дверь, зашла внутрь и опустилась на каменную скамью. Позвоню Памеле, когда вернусь. А пока – посижу со своими, передохну. Нет, раз уж пришла… Синтия достала носовой паток и стала протирать надписи. На маминой золото-то совсем выцвело, надо бы подкрасить, а просить-то и – некого. Разве что того же рабочего. Конечно, за кладбищем мэрия присматривала, листья и ветки регулярно убирались, дорожки время от времени обновлялись светлой каменной крошкой и даже подметались. Но убранство – оставалось на совести потомков. Надо будет, когда Сандра приедет со своей маленькой китаяночкой, попросить ее, она же когда-то и картины рисовала. Алекс регулярно приезжал с семьей на каникулы, а Сандра после смерти отца несколько лет не была дома. Она и после похорон Давида вела себя странно. Решив задержаться на несколько дней, Сандра почти все время провела у Памелы. Синтия тогда не ревновала – ей тогда действительно хотелось побыть одной, да она и видела, как эти две так разновозрастные подруги подходят друг другу. Такая же бродячая душа. А как-то вечером, перед сном, Сандра неожиданно призналась, прости, мама, что дом – тяготит ее, что она не может спать в своей комнате, где спала столько каникул со своим мужем. Когда они ее провожали на вокзал, звать тебя с собой в Бразилию, я не буду, все равно не поедешь, Валет заехал за ними на уже запыленным годами «транспортере», меня еще в мэрии попросили встретить нового пастора, поминальная по Давиду месса была последней службой их старого священника, вот, даже дали табличку с названием прихода, он же как раз приезжает на том поезде, который потом заберет Сандру, уже на вокзале, я здесь постою с табличкой, а вы, время еще есть, идите в кафе, чтобы вас не затоптали приехавшие к морю отпускники, вот тогда, в кафе Сандра и сказала, мама, не знаю, когда мы увидимся. Но последние несколько лет Сандра стала приезжать регулярно. Правда, всегда на один день, без ночевки. И – не одна. Синтия не расспрашивала дочь о личной жизни, но ухоженное лицо Сандры говорило о том, что там, за морем, она не остается без мужчины. Но отсвет одиночества в ее огромных черных глазах, бросившийся Синтии в глаза тогда, на похоронах Давида, беспокоил мать. На это наслаивались и немые вопросы соседей, которым совсем небезразлична была судьба вечно первой фамилии городка. Синтия сторонилась расспросов о Сандре рассказами об Алексе, про Бразилию никто не знал, она взяла с Памелы клятву не говорить об этом никому, Синтия почему-то стеснялась говорить о Бразилии. Но городку рассказов об Алексе, которого они и так видели каждый сезон, было мало. Поэтому когда, в первый раз, Сандра приехала с маленькой узкоглазой девчушкой, соседи немного успокоились – ну что теперь делать, они сами – заморские, и эта, вышла где-то за морем замуж – за китайца. Им было и невдомек, что Сандра удочерила девочку. Синтия тоже немного успокоилась. Малышка ей очень понравилась, а соседи, соседи, раз решили, что дочь осела в Китае – пусть так и думают. Но наезды так и остались однодневными. Поставить цветы отцу, пообедать – впятером, это уже когда с Памелой стала приходить Виолетта, и – назад. Каникулы? Моря мне и там хватает. Отрезанный ломоть, я – не сержусь на тебя, подумала Синтия. И ты на нее – не сердись, она стало протирать надписи на плите Давида. Да, к Памеле она уже не выберется, хватило бы сил вернуться домой, тогда ей и позвоню. Платок уже посерел от пыли. Морис… Вслед за соболезнованиями от Кусто, когда пришло письмо от интенданта экспедиции, вам следует обратиться в страховую компанию, там – немалая сумма, и посылка с личными вещами брата, отец порылся в них, достал книгу, поднялся и вышел на улицу. Синтия пошла следом и увидела, как отец направился в конюшню и вернулся оттуда с тазом, в который они обычно собирали яблоки. Затем он побрел к кедру, нагнулся и стал собирать в таз сухие ветки и иголки. Закончив эти нехитрые приготовления к погребению, книга легла поверх веток, отец сел в свой гамак, достал спички и – зажег костер.

Синтия вдруг поняла, что он хочет сделать. Она вернулась в дом, достала в столовой с верхней полки металлическую коробку из-под печенья, в которой хранились вырезанные из журналов рецепты, высыпала рецепты на стол, потом – соберу, заглянула в ванную комнату, где взяла со своей полки первую попавшуюся кисточку и – вернулась обратно.

Она подошла к отцу, костер еще горел, книга не хотела уступать, и старик шебуршил веткой обгорающие страницы, вот, папа, она молча протянула коробку с кисточкой отцу, он поднял голову, протянул руку, на его глазах стояли, именно стояли, не стекая на уже подернутые кровянистой сеточкой щеки, слезы, он взял коробку, и тут она сказала – если хочешь, я съезжу в город и закажу маленькую урну с надписью. Согласьем он опустил голову, и Синтия поцеловала его в макушку. Капитан Скотт, этот погребальный костер – и про тебя.

Виолетта стояла перед зеркалом, а с улицы доносился дребезжащий голос Памелы – давай, выпендривайся, ты еще не забудь напудриться, и подушись еще, там как раз в строительном магазине этот твой запах будет кстати, а то там у них наверняка каким-нибудь химическим говном воняет. Ну нет, рейтузы я – сниму. Виолетта стянула с себя заляпанные грязью рейтузы, прошла в свою комнату, достала из шкафа джинсы, натянула их на себя и вернулась в ванную комнату. В кого я превратилась, смахивая давно не приводимые в порядок локоны, подумала она.

Все началось несколько лет назад, как раз по завершению первого и – последнего сезона Salon d’Art. Тогда на удивление быстро были распроданы почти все натюрморты, оставался один, со свечой и картами таро, и Пьета – ее она решила оставить себе. Как обычно, она сидела в своем креслице у входа, потягивала из мундштука сигарету, рядом грелась под уходящим солнцем кошка, а в тени креслица стояла пепельница и стакан с виски. Что же, думала она, прошло то, что должно было пройти, правда, быстрее, но теперь руки развязаны и надо принимать решение. Когда она продала свой городской салон и сняла в аренду этот маленький зал в приморском городке, она не очень задумывалась о том, что будет дальше. Его мама сразу сказала – картины забирайте себе, можете продать, деньги мне не нужны. Но и Виолетте они были не нужны. Как-то раз, в середине лета, проскочил, даже не намек, а так, мысль вслух. Хозяйка кафе-булочной по соседству, зайдя вечером на стаканчик виски и рассмотрев картины, сказала – вы любите книги, почему бы вам не открыть на будущий год здесь библиотеку для отдыхающих. Будут брать с собой на пляж напрокат, худо-бедно, но на хлеб с маслом хватит. Милая моя, подумала тогда Виолетта, зачем тебе знать, что мне выше головы хватит процентов с продажи салона, а книги… если бы ты знала, как я их уже ненавижу. Поэтому судьба продаж почти сразу была решена в ее голове – отдам деньги булочнице, точнее, не отдам, а вложу в библиотеку при ее кафе, чтобы она их не разбазарила. Пусть сдает отдыхающим, ей виднее, что читают раздобревшие тетки под пляжными зонтами. Но самой-то надо что-то делать? В голову постоянно возвращалась мысль о северном острове, но ее пугала, нет, не неизвестность, она просто понимала, что одной там не справиться, понадобится рядом мужчина, а вот этого она как раз и не хотела. Найти среди своих старых знакомых какого-нибудь педика, но педик – он не справится с овцами.