День Дьявола
Шрифт:
Она была не столько красивой, сколько, как тогда говорили люди, статной: оживленное лицо квадратной формы, упругая копна волос, на голове панама, которую она, кажется, носила постоянно. У нее были гибкие сильные руки, и под свитером грубой вязки и рабочими брюками угадывалось крепкое тело. На всех фотографиях она улыбалась, и особенно широко на той, где она держит на руках меня, завернутого в пленки.
Кэт наклонилась поближе, представляя себя на фотографиях, которые скоро появятся, и ту радость, которую она будет чувствовать. Завершенность…
Мне приходилось напоминать себе, что мама была очень молодой,
И что, это было запланировано? – не единожды спрашивала она меня.
Да, конечно.
Эндландс только так и могли выжить – благодаря планированию всего и вся. Жизнь на ферме и так полна сюрпризов, чтобы устраивать их себе собственными руками.
Мама, должно быть, только-только закончила школу, но на фотографиях она вовсе не выглядела незрелой. На тех, где она была со мной, в выражении счастья на ее лице была некая определенность. У нее была собственная жизнь, она хотела жить только здесь и делать только то, что она делала, хотя фермерская кровь не текла в ее жилах. Когда Отец познако-милея с ней, она стояла за стойкой в баре рядом с рынком, где торговали скотом в Гарстенге. Если она смогла прижиться здесь, почему Кэт не сможет? Какая между ними разница? Про бабушку Элис тоже едва ли можно было сказать, что она выросла на ферме. Она жила в деревне и немало лет проработала на ткацкой фабрике, прежде чем вышла замуж за Старика. И, тем не менее, она привыкла к жизни в Эндландс, как и все остальные, а может быть, даже больше.
Первое время Кэт будет, конечно, трудно, тут не приходится сомневаться, но в конце концов ферма станет ей домом. А когда родится ребенок, она поймет, как это важно, когда помощь рядом.
Лорел разделила две последние страницы, склеившийся целлофан треснул, и мы увидели фото: я с мамой, мне тут года три. В шерстяном пальтишке, ощетинившемся клыками-застежками, и резиновых сапожках, я сидел у нее на коленях, помогая кормить из соски новорожденного ягненка, а она широко улыбалась в камеру. Большие глаза, гладкая кожа, ровные белые зубы… Она осталась молодой, когда Отец и все остальные состарились.
Я почувствовал, что Кэт под столом взяла меня за руку. Она была так близка с матерью, что почувствовала печаль, оттого что я не знал своей. Она не понимала, почему для меня так мало значит ее отсутствие. Но как можно тосковать по чему-то, чего не помнишь?
– А, ну вот и он, – сказала Анжела, поддерживая открытый альбом так, чтобы всем была видна фотография Старика.
Он был снят пару лет назад в разгар ягнения. На фото он внимательно изучал новорожденных ягнят. На нем был пиджак, который он всегда носил на ферме. В нем он когда-то женился. Ткань на локтях протерлась до дыр, а спина и плечи залоснились так, что переливались всеми цветами радуги, как перья у скворца.
Худощавый, небольшого роста, с костлявым лицом, подбородок из-за седой щетины кажется обсыпанным железными опилками. Сквозь мочку правого уха было продето тонкое кольцо, почти заросшее кожей. Самое подходящее, что удалось найти, чтобы было похоже на нимб, говорил он мне. Но все отступало на задний план по сравнению с глазами. Сколько бы он ни старел, глаза оставались такими же голубыми, цвета лазури почти неестественной яркости.
– Хорош гусь, а? – сказала Анжела.
– Ага, думаешь, он этого не знал? – высказался Билл.
– Что ты хочешь этим сказать? – встрепенулась Лорел.
Она напустила на себя невинный вид из-за Кэт – ей не хотелось, чтобы та плохо подумала о человеке, которого больше нет, – но, как и все мы, как все в Долине, она прекрасно знала, что немало женщин сохли по этим глазам во времена молодости Старика.
И они по-прежнему любили его, этого грубоватого старого пьяницу. По субботам в «Пастушьем посохе» он сначала играл в карты, а потом женщины со скотобойни просили его исполнить песни Эндландс и бросали монетки в музыкальный ящик и танцевали с ним. Старик был их менестрелем, их комедиантом.
– Он был предан Алисе, – заявила Лорел. – Они были женаты тридцать лет.
– Он ее боялся, – поправил ее Билл. – Это вовсе не одно и то же.
– Они через многое прошли вместе, – сказала Лорел. – Ты знаешь, Кэтрин, что они оба потеряли свои семьи во время Бури?
– Да, Джон рассказывал мне, – ответила Кэт, незаметно стрельнув глазами в мою сторону. Я говорил ей, что у людей здесь долгая память, и то, что произошло вчера всегда связано с тем, что происходит сегодня. Сколько бы десятилетий ни прошло, призрак Бури по-прежнему бродит по Долине, особенно по Эндландс, особенно по ферме Пентекостов.
Дело в том, рассказывал мне Старик, что, поскольку Дьявол прятался среди овец, мы первые заметили неладное. Ягнята хорошо подросли за лето, набрали вес на болотных травах, а потом вдруг стали умирать без всякой причины. Собаки слепли, в глазах у них кишели белые черви. Или, например, грибы, которые фермерские семьи всегда собирали в лесу, той осенью вызвали судороги у тех, кто их ел, а сестра Старика, Эмили, новобрачная, громче всех смеявшаяся, когда ее отец пролил портвейн, упала в припадке на пол и проглотила собственный язык.
Ее труп первым показали молодому священнику, когда он явился в Эндландс на дребезжащем велосипеде со всем необходимым снаряжением, сложенным в корзинку под рулем.
Священник надел епитрахиль и провел соборование. Он присоединился к общему мнению насчет Дьявола, хотя ему было совершенно ясно, что в таком месте, как Эндландс, объяснение подобных происшествий основано на суеверии, а не на здравом смысле. Ягнята попросту подцепили какую-то болезнь в пустошах, а от них заразились собаки. Что касается грибов, то люди, без сомнения, перепутали один вид с другим – такое часто происходит, это известно – и по ошибке поджарили на сковороде ядовитые шляпки и ножки.
А потом загорелся семейный амбар с сеном и сгорел дотла, хотя шел дождь. И еще он увидел, как за одну ночь опустели бутылки с ежевичным вином. Он увидел, как мясо в кладовой исчезло прямо у него на глазах, а кости оказались испещрены отметинами, будто от собачьих зубов. Все эти дни священник на шаг отставал от Дьявола, когда тот перескакивал с одного на другое. Пока у Дайеров он окроплял святой водой исходившего слюной бычка, Окаянный уже усеял наростами барана Пентекостов; а когда святой отец приложил распятие к бараньему лбу, Дьявол переместился к Кервенам и устроил так, что их новорожденный сынок вместо молока сосал кровь.