День гнева
Шрифт:
Теперь же она мечтала только об одном. Когда по выходным девушки шли прогуляться – Кристина с коляской, – она рассказывала о домах, в которых хотела бы жить, и о тех, о которых не смела даже думать. Как будто имела на это средства. Девушки смеялись над ее прожектерством, но это лишь подстегивало игру воображения.
Кристина как будто не сомневалась, что когда-нибудь и она будет жить в красивом и просторном особняке. Эта мысль не шла у нее из головы бессонными ночами в тесной «двушке», где один ребенок будил другого, и так продолжалось до самого утра.
Побежденная София вышла из прихожей и с недовольным вздохом опустилась на диван рядом с Кристиной.
– Ну хорошо, – сказала она. – Мы никуда не идем. Будем пить чай и ворковать здесь, как старые тетки. Здорово!
Когда Кристина впервые рассказала им о Синдре Форсмане из Бьёрнеборга, девушки не слишком впечатлились. Они ведь никогда его не видели, а предъявлять фото она не спешила. Кристина первой поняла, что шарм Синдре неуловим для фотокамеры. Скучающий взгляд, плутоватая улыбка – такое можно увидеть только вживую.
– О-о-о… – закатывала глаза София, – наконец-то ты нашла себе маленького, толстого проповедника. Выбор вполне в твоем стиле.
Кристина раздражалась, но каждый раз, когда речь заходила о Синдре, встречала ту же реакцию. Тогда она научилась делать вид, что ей все равно, это было самым разумным.
Что такого, в самом деле, могла найти она, амбициозная и симпатичная Кристина Юнсон, в этом губастом, слащавом парне? К тому же он оказался ловеласом. По мере развития их отношений Кристина убеждалась в этом все больше. Понимала ли она, за кого выходит? Синдре флиртовал, девушки отказывали ему, оставляя Кристину в неведении. Но ведь она должна была сама все видеть.
Дело, однако, было в том, что Кристина видела скорее не реального Синдре, а того, кем Синдре только предстояло стать. Поэтому, когда он спросил ее, хочет ли она за него выйти, Кристина наплевала на все слухи, на свой юный возраст и амбициозные планы. Она просто не могла сказать «нет» Синдре Форсману и до сих пор не научилась этого делать.
Но предложение Синдре переехать из Вермланда ее шокировало. Кристина запротестовала. У нее была работа в школе, подруги в городе и квартира, где жили мама с папой, которые могли при случае присмотреть за ребенком. В Уппланд? Синдре убеждал, приводил аргументы, и со временем эта идея стала нравиться Кристине все больше.
Она не спешила соглашаться. Так уж получилось с этой парой, что предложения всегда вносил он, а она скептически их оспаривала. Кристина с радостью предвкушала драматичное расставание с подругами. Ведь в глубине души она только об этом и мечтала, – чтобы ее жизнь представляла собой нечто более значительное, чем их. И вот теперь она уезжала, а они оставались. С другой стороны, Кристина понимала, что балласт прошлого мешает развиваться их с Синдре отношениям, и ничего не поменяется, пока они не уедут из этого города, где каждый уверен, что знает, кто они такие есть.
Чувство свободы крепло по мере приближения дня отъезда. Кристина должна была осуществить свои мечты и стать хозяйкой собственного дома, где будут расти ее дети, жизненный выбор которых будет шире, чем между Карлстадом и Карлскугой. Теперь это стало для Кристины самым главным, и она впервые почувствовала, что ей совершенно наплевать на мнение людей, и она не должна оправдывать ничьих ожиданий.
Так думала Кристина, когда подошло грузовое такси.
А волокитство Синдре – это возрастное, пройдет.
Весна – лето 1998
– Не знаю даже, с чего начать. – Ирма Флудквист опустила глаза, и ситуация сразу показалась Кристине знакомой. – В общем, мы здесь подумали… Тебе не кажется, что спрашивать у детей, чем они хотят сегодня заняться, не совсем правильно?
– Мы подумали? – растерянно повторила Кристина. – Кто это «мы»?
Было пять вечера, но за окном уже стемнело. Поэтому женщины не видели мокрого луга, где, несмотря на постоянную морось на протяжении последней недели, снег до сих пор лежал грязно-белыми пятнами.
Они сидели в гостиной на простых деревянных стульях за обеденным столом, которым Форсманы почти не пользовались, потому что привыкли есть на кухне. Для Кристины, как и для Синдре, дом никогда не стоял первым в списке жизненных приоритетов. Может, потому они никак не могли обзавестись собственным жильем.
Половицы давно было пора отшлифовать, а еще лучше – просто выкрасить в белый цвет. Мебель тоже была взята напрокат, – если раритеты «Икеи» шестидесятых годов вообще можно считать мебелью. На ковре и диване проступали грязные пятна. Но от первоначального отвращения Кристины ко всему этому осталось только легкое ощущение дискомфорта.
Дети все еще шумели за закрытой дверью. Две мамы натягивали на сонных малышей неуклюжие свитера и завязывали шнурки на маленьких ботинках. Кристина всегда считала раннюю весну худшим временем в году. Каждый день – безнадежное ожидание голубого неба.
– Понимаешь, о чем я? – продолжала Ирма, оставив вопрос Кристины без ответа. – Они ведь дети. Разве это они должны решать, что им делать?
Кристина не теряла самообладания. Круг потенциальных друзей в Кнутбю был ограничен, и Ирма подходила ей лучше, чем кто бы то ни было. В глубине души Кристине нравилась пасторская непримиримость этой женщины. Жаль только, что иногда это переходило в откровенное ретроградство, на которое приходилось все чаще закрывать глаза. Но с друзьями так, похоже, всегда. Никто не идеален. Так или иначе, Флудквисты были единственной парой, с которой Кристина и Синдре более-менее тесно общались в Кнутбю.
– Но дети все равно ничего не решают, – попробовала возразить Кристина. – Решения принимаю только я.
– Все равно, эта педагогика, когда они думают, что что-то решают…
– Это не педагогика, – перебила Кристина, – всего лишь здравый смысл. Нам не нужны лишние конфликты, только и всего.
Улыбка Ирмы Флудквист стала натянутой. Она поняла иронию Кристины, но, похоже, не нашла шутку удачной. Когда Ирма улыбалась, на ее щеках появлялись ямочки. Вообще она была симпатичной, с правильными чертами лица и слишком полными губами, которые благоразумно не подчеркивала.