День командира дивизии
Шрифт:
Кондратенко шел без миноискателя по минному полю, шел быстро, легко, напрямик, и под ним не взрывалась мина.
Я оглянулся и сначала не увидел людей. Показалось, что сзади идет только один человек. Но сразу понял: люди шли гуськом, вытянувшись длинной и изумительно прямой, словно туго натянутой цепочкой. Вероятно, ни на одном учении они не шли так точно в затылок друг другу, как здесь, в подмосковном лесу, среди скрытых где-то под снегом мин, следуя за комиссаром.
Чувствуется близость шоссе. Кажется, где-то невдалеке проходят машины.
На опушку, с которой в семидесяти - восьмидесяти метрах виднелось шоссе, второй и третий батальоны прибыли за десять минут до срока.
16
И все-таки мы опоздали!
По шоссе уходила колонна немецких машин. Уходила на запад. На некоторых были грузы, на других - люди с винтовками и автоматами.
Белобородов был прав: немцы отступали, немцы ускользали под прикрытием ночи.
Они именно ускользнули у нас из-под носа. Батальоны не успели развернуться, пулеметчики и минометчики на изготовились.
На востоке, там, где остались обойденные нами Снегири, и на юго-востоке, где, судя по большому зареву, полыхало Рождествено, все еще продолжался бой. Там все еще без устали колотила наша артиллерия, оттуда доносилась пулеметная, ружейная и минометная стрельба.
Там, очевидно, остался немецкий заслон, но часть сил, и быть может главная, все-таки ушла.
Суханов говорит связисту:
– Передай Копцову, чтобы седлал...
И он внезапно умолкает, не договорив.
С запада, с той стороны, где скрылись немецкие машины, неожиданно подымается стрельба. И близко, вероятно всего в полукилометре. Бьют восемь или девять пулеметов, бьют винтовки, а вот и первые удары минометов. Сквозь ночь видны вспышки рвущихся мин. Слышен близкий орудийный выстрел.
Глухо бухает романовская пушка, бьют и бьют пулеметы, на шоссе вдруг взметывается пламя. Тотчас рядом появляется другой всплеск огня, третий... четвертый... Это горят немецкие машины, подожженные нашими гранатами. Немцам нет ходу вперед: шоссе оседлано первым батальоном.
К нам приближается трескотня немецких автоматов. Еще минута - и нам смутно видны темные фигуры немцев. Их много; отстреливаясь, они медленно отходят; кое-кто падает; слышится команда на немецком языке, и противник цепью залегает в снег, продолжая стрельбу. Пригнувшись, подбегают отставшие и тоже ложатся. Некоторые подползают, вероятно, раненые.
С опушки, где притаились гвардейцы, видны черные полоски, густо рассыпанные на свежем снегу. Это линия немецкого огня. Огонь ясно виден; немецкая цепь очерчена короткими частыми вспышками, вылетающими из стволов при каждом выстреле. Первый батальон бьет по цепи из минометов, мины глухо рвутся, разметывая снег. Немецкие минометы еще не действуют, но за цепью в придорожной канаве возится небольшая группка, что-то устанавливая. К цепи подбегают еще люди; сюда, где противник быстро создал линию обороны, стекаются, наверное, и обозники и шоферы; они тоже ложатся в снег.
Гвардейцы
И вдруг Суханов кричит во всю силу голоса:
– Огонь!
Прогремел залп. И тотчас защелкали выстрелы, застрочили пулеметы и ударила батарея минометов.
Несколько темных фигур поднялись и бросились к шоссе. За ними побежали другие. Некоторые вскакивали и валились в снег. Многие вовсе не встали; они лежали, как прежде, но огоньки, вылетающие при выстрелах, возле них уже не вспыхивали.
Опять раздалась команда на немецком языке. Офицер яростно что-то кричал. Он поднялся, размахивая револьвером, но тотчас его крик прервался, как подсеченный. Офицер упал, пронзенный, вероятно, сразу несколькими пулями. По бегущим немцам стреляли все, даже писаря и штабной кашевар.
– Ну-ка, три белых осветительных ракеты!
– приказал кому-то Суханов.
Тотчас в небо взвились три белые линии и, рассыпавшись искрами, превратились в медленно опускавшиеся и все разгоравшиеся белые звезды.
Сразу стало светлее, отчетливее обозначились фигуры бегущих немцев. Под нашим огнем они падали и падали в снег. Но часть скрылась за возвышением шоссе.
И вдруг из-за леса по ту сторону шоссе, несколько наискосок от нас, вспыхнули три зеленые ракеты.
– Сидельников!
– улыбаясь, сказал Суханов.
– Наверное, бегом бежит...
К нему подошел боец:
– Товарищ подполковник, капитан Романов просит вас к телефону.
– Уже протянули связь? И с генералом можно говорить?
– Точно, товарищ подполковник.
– И землянку соорудили?
– Две, товарищ подполковник.
– Пошли, Кондратенко, - как-то по-домашнему сказал Суханов. Он почесал шею и добавил: - Беличков, передайте Копцову, чтоб собрал своих людей и оседлал шоссе. Задача - не пропустить тут ни одного фрица из тех, что там остались.
Таков был маленький кусочек боя, который мне довелось увидеть.
Через три минуты я сидел в только что вырытом блиндаже, крытом свежим сосновым накатом, на полу, густо устланном хвоей. В печке, вырезанной прямо в земле, пылал сухостой. На раздвижном походном табурете стоял полевой телефон. Отсюда уже протянулись провода во все батальоны и к Белобородову.
Капитан Романов просил сообщить генералу, чтобы залп артиллерии по Трухаловке был отменен, потому что первый батальон сейчас ворвется туда.
– Обождите, Романов, что скажет генерал, - приказал подполковник.
Не кладя трубку, он вызвал генерала и доложил о выполнении задачи. Ему хотелось все изобразить пообстоятельнее, но, очевидно подгоняемый Белобородовым, прерывая рассказ, он быстро и коротко отвечал на вопросы. Закончив разговор, сказал:
– Все ему скорей, скорей... Генерал-"бегом"! А рад!
Он вызвал Романова:
– Разрешено... Действуйте!
Среди ночи Суханов получил новый приказ генерала: с рассветом двигаться на Истру.