День козла
Шрифт:
– А вообще-то вы правы. С разгулом преступности надо кончать. До чего докатились – президентов убивать начали! У нас, слава богу, не Америка. Мы еще можем, с учетом такого вопиющего злодейства, закрутить гайки. И трудовые коллективы, народ в целом, нас в этом поддержит!
ХI
Ночь ложилась на городок тихо, неторопливо, будто старушка одинокая спать укладывалась. Над поймой реки долго алел закат – словно плюшевый, побитый молью занавес опускался неторопливо между актами скучной пьесы. Но Коновалову созерцать пейзажи
Полковник не стал посвящать мэра в подробности утреннего происшествия, сказал лишь, что в связи с некоторыми обстоятельствами ужесточает режим охраны бывшего первого лица государства, и предложил отменить намеченное посещение Дедом местной достопримечательности – краеведческого музея с богатейшей и единственной в мире коллекцией пуховых платков. Зато начальнику горотдела милиции рассказал все как есть. Тот – хитромудрый мужик лет пятидесяти, сразу смекнул, какие неприятности грозят ему лично в случае удачного покушения на высокого гостя, и, не переставая жаловаться на нехватку личного состава – кто в отпусках, кто в спецкомандировке в Чечне, пообещал-таки оказать всю возможную помощь.
– Дело это, я так понимаю, деликатное, – говорил он Коновалову, когда они, выйдя из мэрии, остановились на площади со свежевыкрашенным газоном. – Тут покумекать надо. Вeдь в президента кто мог стрельнуть? Тот, у кого есть из чего.
– Ну, оружие-то сейчас не проблема, – пожал плечами Коновалов. – У бандитских группировок целые арсеналы изымают. У вас же бандиты есть?
– Как не быть, – пригорюнился начальник милиции. – Есть, конечно. Только стрелять по президенту они не будут.
– На чем основана такая уверенность? – полюбопытствовал полковник.
Начальник милиции замялся, кашлянул деликатно, ответил смущенно:
– Вы уж меня извините, конечно. Может, мы в провинции чего недопонимаем… Это раньше – политинформацию послушаешь, и тебе все по полочкам разложат – что да зачем в стране происходит… А теперь сами кумекаем… Так вот я так думаю. Наши бандиты в Первого президента не то что стрелять не будут – они ему, если намекнуть только, памятник из чистого золота отольют. В натуральную величину. Потому что никто кроме него уголовникам такой воли за всю историю России не давал…
– Вернемся к оружию, – сухо напомнил Коновалов.
– К оружию… я и говорю, что насчет винторезов пошуровать надо, – с готовностью подхватил милиционер. – Не из дробовика же по президенту долбанули?
– Нет, конечно. Стреляли чуть ли не за тысячу метров.
– А раз так, надо через разрешительную систему в начале поискать, посмотреть, у кого разрешение на хранение нарезного оружия есть.
– И кто же этим займется? – гнул свое Коновалов, – Нужен человек расторопный, ответственный, и… не болтун.
– Дам я вам такого человека! – оживленно пообещал собеседник, заметно радуясь, что таким образом удасться-таки переложить нежданно-негаданно свалившуюся проблему на подчиненного. – Зама своего подошлю. Подполковника Гаврилова. Правда, он сейчас в отпуске… ну ничего, справадим президента… простите, это у меня вырвалось… проводим, то есть – отгуляет оставшиеся дни.
– Гаврилова…
– Ну да, Иван Петрович. А вы его знаете? Да, я и забыл. Говорят, вы из нашего города родом. Земляк!
– Жил… когда-то, – вяло отозвался Коновалов.
– Так вот, Гаврилов вам и поможет. Он у меня за милицию общественной безопасности отвечает. У него все участковые под началом. Мужик он спокойный, дотошный. Да и языком бестолку не молотит. Я его сегодня же к вам подошлю. Пусть впрягается.
Коновалов поблагодарил начальника горотдела за помощь, и, отказавшись от предложения подвести до дачи, пошел пешком по знакомым с детских лет улицам.
Он шел по тенистым выщербленным тротуарчикам, которые не асфальтировали с тех еще, кажется, пор, мимо почерневших от времени заборов, и кривые ветви старых яблонь норовили задеть пыльными листьями лицо, и все здесь внешне осталось прежним, даже остов трактора «Фордзон», брошенный у обочины в незапамятные времена, рыжий от ржавчины, навечно вросший железными колесами в землю.
Коновалов хорошо знал Ивана Гаврилова, учился с ним в одном классе. В ту пору Ванька был, как говорили тогда, «активным общественником», секретарем комсомольской организации школы, носил буйную шевелюру, которую зачесывал назад, подражая известным партийным деятелям, разговаривал с собеседником набычившись, склоняя шишковатый лоб, будто бодаться собирался, отстаивая свои убеждения. Любимым книжным героем его был Давыдов из «Поднятой целины» Шолохова, он и разговаривал так же напористо, не к месту вставляя позаимствованное у бывшего революционного матроса словечко «факт».
– Ты, Илья, не комсомолец, – отчитывал бывалыча он одноклассника Коновалова. – Ты пассивный сторонний созерцатель. – И припечатывал, словно приговор выносил. – Факт!
А юному Коновалову было плохо тогда. Отец его ушел из семьи, он видел, как бьется в нищете, стремясь поставить сына на ноги, мать, работая нормировщицей на кирпичном заводе, а городок жил в ту пору, на закате социализма, в целом, неплохо. В магазинах было шаром покати, но на подворьях частных домов кудахтала и хрюкала сытая живность, которую откармливали в изобилии местные мужички краденным на мелькомбинате комбикормом. Однако на стол семьи Коноваловых от этого изобилия редко что попадало. Потому что с покупателей драли за свою продукцию оборотистые козловцы на рынке три шкуры, и над всем бытом заштатного городка витало зловещее, допускающее к закромам Родины одних, и напрочь отсекающее других, полууголовное понятие «блат».
Ни у Ильи, ни у матери его «блата» не было, перед ними наглухо закрывались те двери, куда то и дело со счастливыми улыбками на лице ныряли прочие горожане. Коновалов страдал от чувства собственной ничтожности, третьесортности, и разглагольствования Ваньки Гаврилова о достижениях социализма доводили его до бешенства.
Илья даже подрался с ним однажды, но случилось это гораздо позже, на выпускном вечере, и не на почве идеологических разногласий, а из-за одноклассницы, Зинки, за которой приударял Ванька, но которая отчего-то предпочла его, Коновалова.