День козла

Филиппов Александр Геннадьевич

Его, направляя и деликатно подталкивая, вывели в первый ряд, лицом к толпе, поставили рядом с микрофоном, в который тут же заорал восторженно, багровея шеей, какой-то толстяк из местного руководства.

– Друзья! Козловчане! Земляки! Сегодня наш город отмечает знаменательное событие – трехсотлетие со дня основания. Поздравить нас с этой знаменательной датой прибыл сам Первый президент России!

– Ур-р-ра-а!!! – грянула площадь, и людское море заволновалось, запестрело флажками и букетами цветов, взвились сотни воздушных шариков – будто

пузырьки газа во взбаламученном стакане пива, и вместе с ними в поднебесье ударило похмельно, как из пушек: «Ур-ра-а!!!

Президенту уступили место перед микрофоном. Он, не ожидавший, что говорить придется так-то вот, сразу, растерялся чуток. Полез во внутренний карман пиджака, достал очки в кожаном футляре, торжественно, держа за душки обеими руками, водрузил их на нос. Замешкался, пряча футляр, промахнулся им мимо кармана – раз, другой, и, отчаявшись, передал жене. Потом опять пошарил за пазухой.

– В правом боковом… – сдавленно, вытянув губы трубочкой, шепнула ему жена.

Президент, неотрывно глядя в микрофон, полез в правый карман, извлек сложенный вдвое лист мелованной бумаги, развернул, поднес близко к глазам, потом отодвинул, примеряясь, как сподручнее прочитать.

– Э-э… – начал он, старательно вглядываясь в текст. – Дорогие мои… э-э… козельчане!

Глухо бормотавший до того на площади народ, увидев перед собой Первого президента, разом захлопнул со вздохом раззявленные рты:

– А-а-ап!

А Дед, пристально вглядываясь в трепетавшую на утреннем ветерке бумажку, между тем продолжал.

– Прежде всего позвольте мне поз… поздравить вас со знаменательным юбилеем. Тр… Тры… Трехсотлетием, понимаешь, вашего пр… пре-кра– сного города…

– Ур-р-а… – многоголосо рявкнула площадь.

– И в этот… этот знаменательный… знаменательный, понимаешь, день… Я э-э… пользуюсь чаем… чаем? – поднял он удивленно брови, и, обернувшись к жене, сказал явственно, так, что разнеслось из динамиков на весь Козлов. – Вы што мне, понимаешь, херню написали… Ничо не понятно…

Площадь грянула хохотом, кто-то крикнул, поддерживая:

– Давай, дед, давай! Крой их в душу мать!

– Да ты палец убери! Ты пальцем слово закрыл! – растревоженной змеей зашипела ему в ухо жена.

Президент вздохнул, опять покорно, с прищуром, вгляделся в бумажку.

– Пользуясь чаем… Потому-шта-а… нахожусь я в самой, понимаешь, глубине России, на родине, можно сказать, я хочу объявить свою поли… литическую… – он замялся опять, оглянулся беспомощно на жену.

– Волю! Политическую волю! – забубнила она. – Палец убери, ты пальцем строчки прикрыл!

– Политическую, стал быть, волю, – послушно продублировал в микрофон президент. – Пальцем, понимаешь… – он приподнял очки, утер платком слезящиеся глаза.

– Да палец убери, там дальше текст идет, понимаешь, дальше! – в истерике шипела жена.

– Да… Палец, понимаешь… им в рот не клади! – нес околесицу президент, не в силах разобрать того, что написано на сбившейся в комок

бумаге. – Откусят, понимаешь, и не подавятся! Пусть не думают, что мы с вами, братцы мои, пальцем деланы!

– Г-г-а! – орала, соглашаясь с ним, пьяная площадь, и поднаторевший за долгие годы в митинговых баталиях президент окрылился вдруг, воспрял, сунул бумажку в руки оторопевшей жене.

– На, сама читай эту хренотень, – а потом гаркнул в микрофон. – Земляки! Россияне!

– А-а-а! – не помня себя, ревом отозвалась площадь.

– Про политическую волю, про завещание говори! – в отчаянье теребила его за полу пиджака жена.

– Кызылчане! Объявляю, значит, вам свою волю!– импровизировал президент.

– Коз-лов-чане, – шептал ему по слогам в ухо с другой стороны багровый от волнения чиновник, открывший митинг.

– Да пошел ты! – грозно сверкнув очами, пихнул его локтем Дед и продолжил под восторженный вой толпы, – Тут вас, понимаешь, некоторые козлами обзывают. Но… – он хитро прищурился, поднял предостерегающе указательный палец.

– Мы с вами не козлы! Мы с вами, дорогие кизылчане, и коммунистов пережили, и этих, понимаешь, переживем. Тоже мне, хитрожопые!

Площадь грохнула хохотом так, что с крыш окрестных домов слетели и заметались по небу черными точками тяжелые, отъевшиеся к осени, сизари.

– Пришипились, понимаешь, по кабинетам, народ обобрали, в ярмо запрягли, а сами жируют! – бушевал Дед. – Скажите, хотите вы жить лучше, так, как при мне, штоб, понимаешь, доллар – шесть рублей?!

– Да-а!! – тысячекратным вздохом отозвалась площадь.

– А работать с утра до ночи хотите?!

– Не-е-т!!!

– И правильно. Будет вам, дорогие кызылкумцы, доллар два рубля стоить, или рупь. Если меня опять своим президентом изберете.

– Да-а-а! – неистовала площадь.

– И штоп, понимаешь, зарплата – не ниже тыщи долларов! – несло Первого президента.

– О-о!!! – охнула площадь.

– В неделю!

– А-а-а!!! – взревела толпа.

Президент победно оглянулся на стоящее позади местное руководство.

– Во, видали, как с народом разговаривать надо? А то развели, понимаешь, бодягу. Завещание… волю… Я што, умер? Я сам кого хочешь, похороню!

Президентская супруга, в ужасе обхватив завитую в мелкие бараньи кудряшки голову, спряталась за чьей-то спиной. Областное и городское начальство лупило красные, со вчерашней бурной встречи еще, глаза, плохо разбираясь в произошедшем. Зато телевизионщики, которых на удивление много оказалось в толпе, проявились все вдруг, ринулись скопом к трибуне, словно пиратские джонки к торговому судну, обступили, ощетинились микрофонами и объективами, застрекотали камерами.

– Кзылординцы! – опять обернулся к толпе Дед, – Объявляю вам, понимаешь свою политическую волю. Иду на выборы в президенты России! Штоп, значит, был первый президент у страны, и, понимаешь, последний, Третьего не дано. Голосуй сердцем, а то проиграешь!