День Медведя
Шрифт:
Претенденты, расположившиеся чересчур далеко, чтобы своими глазами увидеть древнюю диковину, существовавшую для них уже несколько сотен лет только в преданиях, вытянули шеи, стали толкать своих знаменосцев, чтоб подвинулись – но в пустую.
– Не пихайтесь, не пихайтесь, потом поглядите, на всех хватит, не убудет, – как торговка на рынке, осадила их решительным жестом Серафима, и дворяне сдались. – Так, встали, подровнялись, воротники поправили, приняли торжественное выражение ликов…
Дождавшись, пока удивленные претенденты исполнят в точности ее указания, она по-хозяйски продолжила:
– Дальше по протоколу у нас принятие клятвы. Слушаем внимательно и молча – два раза повторять не будут.
Так же плавно и опасливо, как доставал, царевич опустил корону обратно в ларец, медленно извлек из него руки, пересчитал два раза пальцы, с облегчением вздохнул, передал его на сохранение супруге, а сам потянулся к выглядывающему из правого кармана кафтана кожаному чехлу. Там оказался обыкновенный пергаментный свиток.
Лукоморец развернул его нервно дрожащими руками [16] и стал громко читать слова составленной им клятвы [17] , строчка за строчкой.
16
То ли от того, что проникся важностью и судьбоносностью момента больше, чем все претенденты вместе взятые, то ли от радости, что его манипуляции с короной обошлись без кровопролития.
17
Только потому, что ничего пригодного для употребления в их уникальном случае в книжках найти не удалось.
«Я, претендент на престол царства Костей по праву наследования, перед лицом своего народа торжественно клянусь, что ежели, по завершении двухнедельного срока, выйду победителем в испытаниях и стану монархом моей любезной державы, то стану править справедливо и мудро, дабы во всех концах страны не осталось ни обездоленного, ни обиженного. Дворян же, испытания со мной разделивших, я обещаю держать в почете и уважении, титулу их приличествующих, и о жизни их заботиться как о своей собственной. Но ежели нарушу я это обязательство, то пусть разделю незамедлительно их судьбу. А ежели паче ожиданий на престол страны моей взойдет другой, то клянусь во всем повиноваться ему как суверену моему, а о жизни его заботиться, как о своей собственной. Но ежели нарушу я это обязательство, то пусть разделю незамедлительно его судьбу. Состязаться же обещаю честно, и даю священный обет, что не причиню вреда соперникам своим ни мыслью, ни словом, ни делом – ни я, ни люди, верные мне или оплачиваемые мной. Но ежели нарушу я это обязательство, то пусть разделю незамедлительно судьбу обиженного мной [18] . В чем недрогнувшей рукой и подписуюсь.»
18
Эти два предложения были внесены в текст под угрозой Серафимы причинить в случае отказа любимому супругу вред сначала мыслью, потом словом, а, если понадобится – то и делом.
Совершив короткое, но ответственное путешествие на дальний конец балкона и обратно, свиток через несколько минут вернулся обратно в руки Ивану в целости и невредимости.
Тот, бегло скользнув глазами по подписям, хмуро кивнул, сделал попытку улыбнуться, не получилось, бросил, помахал историческим документом в воздухе, подсушивая чернила, и нервно откашлялся, готовясь объявить задания.
– Погоди, дай-ка мне на пять сек.
Не дожидаясь реакции со стороны супруга, Серафима потянула пергамент, и он оказался крепко зажатым у нее в пальцах.
– А-а-а?..
Царевич недоуменно взглянул на нее, потом повернулся к людям и снова откашлялся, но супруга опередила его опять.
– Вы все, благородные претенденты на престол царства Костей, добровольно подписали текст клятвы, – зазвенел над площадью сталью голос Серафимы, и дворяне непроизвольно вздрогнули, сами еще не зная, почему. – И это значит, что вы с ним целиком и полностью согласны. Поэтому то, что сейчас произойдет, является простой формальностью, лишь закрепляющей уже принятое вами по собственной воле. Если бы в ноябре еще были мухи, сейчас было бы слышно, как они летают.
Но мухи спали, и поэтому ничто не заглушило восклицание ошарашенного Иванушки:
– Но?..
Серафима, не говоря больше ни слова, протянула свиток Находке. Та расправила его на парапете, полуприкрыла глаза и, сбивчиво шепча короткие слова на чужом языке, провела правой рукой над листком.
– Э-э-э?!..
– Тс-с-с!!!..
Над пергаментом вдруг вспыхнуло фиолетовое сияние, и чернильные строки взорвались ослепительными золотыми лучами, от которых пасмурный осенний день устыдился своей серости и неприглядности и виновато съежился, попытавшись втиснуться в самые темные и узкие переулки.
Она провела второй раз, и пергамент почернел как уголь, и только золотые буквы ровно сияли в тусклом дневном свете, озаряя всю площадь.
Третий – и на глазах у изумленной и испуганной публики – под балконом и на балконе – тонкий пергаментный листок превратился в гранитную плиту.
И как по команде стальная корона в открытом ларце запылала ослепительным белым светом. Толпа ахнула. Иван отшатнулся.
Серафима подпрыгнула и чуть не выронила шкатулку вместе с содержимым на головы чужих верноподданных под балконом, со всеми вытекающими последствиями в виде травм, контузий и преждевременных коронаций.
Но вовремя взяла себя в незанятую руку, сглотнула испуганный комок в сухом горле и ровным, низким, завораживающим голосом хорошего рассказчика продолжила, как ни в чем не бывало, обращаясь к ошеломленным, ошарашенным претендентам, пораженно замершим где-то справа.
– Вы все сейчас стали свидетелями проявления одной из самых древних и опасных магий на земле. И теперь всё, что было здесь написано, закреплено в ваших судьбах навечно, и вы не можете изменить ни клятву, ни клятве. Если, конечно, не хотите, чтобы написанное сделалось явью. Но я знаю, что вы дворяне честные и благородные, и нарушать данные вами же слова у вас и в мыслях не было. Поэтому – спасибо за внимание. Передаю слово лукоморскому царевичу Ивану. Если, конечно, он еще может говорить. И, я надеюсь, что то, что он всё же может сказать по этому поводу, он скажет когда-нибудь потом, а не сейчас.
Последние два предложения Серафима, лукаво улыбаясь и косясь на потерявшего дар речи супруга, произнесла вполголоса, только для его ушей.
Претенденты с негодованием загомонили, но протестному их гомону недоставало конкретики. Отрицать сказанное царевной и написанное в клятве, да еще и перед сотнями и тысячами жадных глаз будущих подданных значило распрощаться с надеждой на престол.
Такую подножку со стороны доброй и доверчивой лукоморской четы они никак не ожидали. По крайней мере, трое из них.
Четвертый же – поцарапанный и усаженный занозами, ссадинами и синяками граф, неуловимо и тонко улыбнувшись, поднял правую руку с несгибающимися пальцами и обратился к народу:
– Не могу сказать про остальных, видя их непонятное неудовольствие, но лично я ни в мыслях, ни на словах не отрекаюсь от своей клятвы, и вся магия в мире не в состоянии поколебать моей в том решимости!.. Толпа одобрительно взревела. Дважды проигравшие бароны зло замолкли.
– Так давайте же забудем про этот пустяк и выслушаем, какое задание приготовили вашему будущему правителю люди из Лукоморья! – предложил Брендель.