День отца

Лабрус Елена

— Хочу сказать, что я хочу развестись, Олег. И мне нужен адвокат.

— Из-за Орловой? — хмыкнул он.

— Нет, она тут совершенно ни при чём. И ты прекрасно это знаешь.

— Я знаю, что до того дня, как в твоей жизни снова не появилась Владислава Орлова, ты и думать не думал о разводе. Совместная опека у вас с Полиной на год, за это время вы собирались Конфетку удочерить. И ты никуда не торопился. Думаю, даже где-то в глубине души надеялся, что Полина одумается и вернётся, — присел он на подлокотник дивана.

— Считаешь, после того, как она поставила мне условие: она или ребёнок, я ещё на что-то надеялся?

— Рим, — он покрутил в руках стакан

и кубики льда мелодично звякнули о стекло. — Вот честно. Ты знаешь всё, что я об этом думаю. Хоть ты меня никогда не слушал и всегда поступал по-своему. И, может, большой любви между вами с Полиной никогда не было, но ты не собирался разводиться пока снова не вмешалась твоя Владислава-любовь-на-всю-жизнь-будь-она-не-ладна-Орлова.

— Да при чём здесь Славка-то, Олег?! — выдохнул я. — Всё начало рушится ещё до того, даже раньше, чем мы взяли Стефанию. Просто мы наивно думали, что ребёнок нас сблизит, сплотит. А вышло наоборот.

— Стало ещё хуже?

Я отмахнулся: а то ты не знаешь.

 — Уже вышло как вышло, Олег. Но… не я бросил жену — она бросила меня. Я что должен бегать за ней, уговаривать? Умолять дать ребёнку ещё один шанс ей понравиться? Или всё же пора поставить точку и двигаться дальше? Как ты себе это представляешь?

— Я никак себе это не представляю. И не представлял, Рим, — скривился он, глядя в свой стакан.

Да, Князев, да! Я помню: ты и со свадьбой моей был против. И когда мы решили взять Стефанию, один мне говорил: «Какой на хрен приёмный ребёнок! Купите яйцеклетку, но пусть хоть на половину, как положено, ребёнок будет твой. А вообще… сука, Рим, тебе тридцать лет, ты здоровый мужик, у тебя нет с этим проблем… Я же говорил: не торопись! На хрен ты вообще женился? На хрен тебе сейчас приёмные дети? Вот заведёшь своих, потом и подумаешь о чужих…»

 Чёртов циник! Ты мог хоть через раз быть прав?

Они с моей тёткой словно договорились свести меня с ума: она — своими теориями одна мрачнее другой, он — своей неприязнью.

— Что-то я не пойму тебя ни хрена, Князев. Всё же выходит ровно так, как ты и предупреждал. Какого хрена ты злишься? Считаешь, это стоит нашей дружбы?

— Твоя Орлова, видимо, стоит, — усмехнулся он.

— Батя мой Рамзес! Да ни при чём тут Орлова?!

— При том, Рим! — встал он. — При том! Не думал, что однажды тебе придётся это сказать, но, вижу, ты ни хрена не разбираешься в бабах. А как снова встречаешь свою Орлову, так мозги у тебя и вовсе отказывают.

— Отказывают, Олег, — вздохнул я. — Увы, отказывают. Как у всех. Не я первый, не я последний идиот на этой земле, готовый ради любимой женщины на всё.

— И тебе кажется, что всё у вас хорошо? — навис он надо мной как скала, заставив задрать голову.

— Нет, у нас не всё хорошо. Я очень боюсь потерять Стешку. Со Славкиным здоровьем как-то не очень до сих пор. И то, что она замужем, а я женат — тоже нехорошо. Но не выходит в жизни так, чтобы всё идеально. Вот не выходит и всё. Но я стараюсь это исправить. Мы стараемся.

— Мы! — хмыкнул он.

— Да — мы. Мы это обсудили. И, неожиданно, но, кажется, мы хотим одного и того же: быть вместе. Я, Слава, Конфетка. Но пока мы стараемся не заглядывать так далеко вперёд, просто делаем что должны, и просто радуемся каждому дню, что у нас есть. Вместе.

— А ключевое слово тут не «мы», не «вместе», Рим, а «кажется».

— Пусть так, — подтянул я ноги, собираясь встать. Острое чувство, что зря я пришёл: он не слышит меня, я — его, и

мы только окончательно сейчас разругаемся, тянуло закончить побыстрее и уйти. — Но я и раньше так поступал, ты прав, и сейчас поступлю, как считаю нужным, Олег. Отвечать за свои решения мне. И пусть лучше они будут неправильные, чем чужие. И всю жизнь потом я не буду корить себя за то, что кого-то послушался, а не поступил так, как считал нужным. Я не буду больше перед тобой оправдываться. Надоело. Всё что я хотел сказать, я сказал.

Он вытянул руку, призывая меня сесть на место, когда я дёрнулся встать.

— Ты многого не знаешь о своей Орловой.

— Не знаю, ты прав, — упёрся я локтем в сиденье дивана и подпёр голову, давая понять: хорошо, я слушаю. — Так объясни мне, наконец, какого чёрта ты к ней цепляешься. Чем она так тебе насолила, что ты её терпеть не можешь?

Он кивнул и развёл руки в стороны, возвышаясь надо мной как статуя Христа-Искупителя на вершине горы в Рио-де-Жанейро:

— Я. С ней. Спал.

на сцену вышел голый ленский

зал замер в полной тишине

и станиславский поперхнулся

на не

— Что?

Я подскочил на ноги с такой скоростью, словно меня подбросили.

В детстве, в юности, Князев всегда был выше меня, но не сейчас. Сейчас я давно вырос, а в плечах был даже шире. Кулаки сжались непроизвольно. Суставы хрустнули.

— Ты с ней… Когда?

— Спроси лучше: зачем? Зачем я тебе это говорю, — выражение лица у него было такое, словно он хлебнул чего-то невыносимо горького.

— И зачем ты мне это говоришь? — прохрипел я еле слышно.

— Затем, чтобы ты протрезвел. Чтобы понял наконец: она не такая, как тебе всю жизнь кажется. Она…

— Заткнись! — рявкнул я, подозревая, что он сейчас мне расскажет со всеми подробностями. Как обычно, не стесняясь.

— Не заткнусь, Рим! — крикнул он громче меня. — Или думаешь, если ты закроешь рот мне, или сам закроешь глаза и уши, этого не станет? Скажу тебе честно: я хочу того же — чтобы этого не было. Хочу забыть, избавиться к чёртовой матери от этого воспоминания. И не горжусь тем, что промолчал. Но это было. Мы провели вместе ночь. Это случилось где-то через год, — он прищурил один глаз, считая в уме, — нет чуть меньше, как она вышла замуж за своего Бахтина, и ты женился. В мае.

Я тоже посчитал: Славка вышла замуж в июне, я женился почти сразу — в августе (в июле сделал Полине предложение, через месяц нас по закону расписали). Следующий май — это меньше года.

Князев допил скотч, влив его в себя одним глотком. Захрустел во рту льдом — у меня аж зубы заныли. Заныли вкупе с затёкшими кулаками, что я так и сжимал, глядя на его смазливую рожу, и тем местом за грудиной, которое болело сильнее всего.

— В тот солнечный майский день… — начал Князев, пока шёл за ещё одной порцией скотча. Посмотрел на меня от стола с выпивкой, предложил кивком, я так же молча отказался, и он не стал настаивать. — …я проиграл в суде. Довольно простое дело, которое я неожиданно, глупо, бестолково и бездарно проиграл… бабе. Красивой бабе. Я шёл нервный, кровожадный, злой на весь мир, мимо ювелирного магазина, увидел в витрине рекламу, что-то вроде «на память о лучших моментах вашей жизни» и вдруг решил купить себе что-нибудь памятное, чтобы никогда не забывать, как вредно потакать инстинктам. Зашёл в магазин.