Шрифт:
1
…пророчества стародавних преданий, в которых говорилось, что в день его смерти […] куры снесут пятиугольные яйца.
Президент задумчиво прокатил от правого края стола до левого непонятный, размером с куриное яйцо пятигранный предмет, а двойник предмета, тоже методично переваливаясь, проследовал под предметом в зеркальной глади стола, ибо стол у президента был зеркальным, так же как и пол в кабинете, и не только пол.
Собственно говоря, ничего загадочного в этом предмете не было, просто когда исполнились наконец-то старинные пророчества о том, что глава государства, расположенного северо-западней государства, носящего имя Великого Адмирала, огромный, измученный грыжей, старческим маразмом и докучливыми писателями президент Сакариас Альварадо все-таки умрет, и президент в самом деле умер, и отплыл в вечность, плотно обернутый в саван легенд, а буквально через несколько дней Хорхе Романьос, глава могущественной республики Сальварсан, получил сведения также и о том, что вслед за смертью патриарха начали исполняться разнообразные пророчества, иные более чем столетней давности, и, хотя большая часть этих пророчеств, исполнившихся или неисполнившихся, Романьоса совершенно не интересовала, было тем не менее среди них одно, его крайне позабавившее: какая-то полоумная дура в хрен его знает какие времена предсказала, что в год смерти патриарха куры снесут пятигранные яйца. К яйцам Романьос всегда относился с определенным вниманием, кое-что, кажется, коллекционировал, как говорят, но точно сказать трудно, ибо личная жизнь главы сальварсанского режима всегда была покрыта даже для ближайших подчиненных такой тайной, что начинало казаться, будто личной жизни у президента нет вообще, можно ли считать личной жизнью, скажем, тот необъяснимый час в истории страны, когда президент, как уже было рассказано, катал по зеркальному столу пятигранное яйцо? В несколько дней, горестных и смутных для северо-западной страны Великого Адмирала, вообще-то и без того нашпигованной шпионами Романьоса, а тогда и вовсе ими кишевшей, было установлено, что да, некая курица возле Санта-Мария-дель-Алтарь несла пятигранные яйца на протяжении двенадцати дней, после чего была сожжена разгневанным народом вместе с яйцами и хозяйкой на костре, хозяйка, правда, посмертно была реабилитирована и получила медаль «За отвагу на пожаре», а курица ничего не получила; потом кто-то вспомнил пророчество, и о сгоревших яйцах очень пожалели, но другая курица, в районе руин бывшей базы Сан-Иеронимо, тоже снесла одно пятигранное яйцо, которое в данный
И понять их можно было, шпионов этих: в Сальварсане вот уже тринадцать лет не существовало смертной казни, слова «высшая мера наказания» означали лишение сальварсанского гражданства, а поскольку для получения такового со всеми вытекающими из него привилегиями требовалось, как известно, двенадцать документально подтвержденных поколений предков — коренных уроженцев страны, либо двенадцать поколений предков, не имевших сальварсанского гражданства, но безвыездно живших в Сальварсане, впрочем, президент обычно милостиво смягчал и этот приговор, а именно во благо наказуемого и отчизны запрещал ему выезд из страны, дабы потомки его самоотверженным трудом на благо общества могли завоевать гражданство снова. Только одно исключение по поводу гражданства сделал президент за последние годы, он специальным декретом возвел в ранг почетного гражданина Сальварсана знаменитого русского писателя Алексея Пушечникова. Звание почетного гражданина Сальварсана за всю историю государства, возникшего, как известно, в 1907 году после многолетних «мышьяковых препараций», присваивалось официально только дважды, но первый почетный, имя коего давно было забыто, а заменилось в человеческой памяти словосочетанием «брат народа», давно спал в свинцовом гробу с разможженным черепом, так что единственным человеком, официально носившим титул почетного, был русский нобелевский лауреат-писатель. Звание это давало супротив обычных прав сальварсанского гражданина двойные: простой сальварсанец имел право на двухразовое бесплатное питание по будним дням и на трехразовое — по выходным и праздничным, почетный же — на четырехразовое и шестиразовое соответственно, с выплатой деньгами за все, чего съесть не сможет. Простой сальварсанец мог воспользоваться правом на получение высшего образования в столичном университете или в университете города Эль Боло дель Фуэго, или, в виде компенсации за отказ от такового образования, получить лицензию на отлов и продажу государству по твердой цене двадцати пяти армадильо, южноамериканских броненосцев, составлявших второй основной предмет сальварсанского экспорта. Почетный гражданин, соответственно, имел право получить высшее образование два раза, броненосцев ему полагалось пятьдесят, а за отказ и от этой лицензии полагалась ему также выплата деньгами. Почетный гражданин Сальварсана имел, таким образом, право на две квартиры, шесть автомобилей, тридцать шесть человек домашней прислуги несальварсанского происхождения, два катамарана для катания по озеру Сан-Хорхе и две жены сальварсанского происхождения, с выплатой, естественно, за все непотребленное полновесной сальварсанской валютой, принимаемой с благоговением во всех банках мира. Однако Пушечников, вежливо принявший почетное звание, до сих пор Сальварсана не посетил, и деньги за несъеденные четыре и шесть раз харчи понемногу откладывались на счету у государства, но президент все-таки не обижался и попыток лишить невежливого сальварсанца его почетных привилегий не делал, лишь однажды, после очень настойчивых расспросов господина Доместико Долметчера, владельца ресторана «Доминик» — как же президент терпит такое неуважение к своим дарам и благодеяниям, — Романьос чуть слышно, по своему обыкновению, склонив голову к левому плечу, пробормотал: «Все равно приедет». Он вообще говорил чуть слышно, за вот уже двадцать лет его официального президентства он повышал голос лишь четырежды, и в народной памяти времена, когда он себе это позволял, оставались как «год первого оглохновения», «год второго оглохновения» и так далее, в первый раз от его голоса оглохло семь человек, во второй — одиннадцать, а дальше еще больше, те, кто был покаран президентом глухотой, не лишались ни прав, ни гражданства, но они оставались жить в Сальварсане, лишенные одной из естественнейших потребностей своего организма — возможности прислушиваться к чуть слышному голосу президента. Не то голос президента рождал ультразвуковые колебания, гибельно действующие на барабанную перепонку, не то страх перед этим рявком рождал нервную глухоту, но, так или иначе, президент никогда не выступал по радио, по-испански говорил чисто, с чуть заметным нажимом на звук «о», переспрашивать его никогда и никто не осмеливался, слух приближенных Романьоса был из-за этого заострен и тренирован до крайности, а утренний туалет их непременно начинался с доскональнейшего промывания ушей, их чистки и вентиляции.
Никаких специальных званий не даровал себе президент Хорхе Романьос, хотя в прошлом и был кадровым военным, ни в голодные годы своего президентства, ни в сытые не объявил себя даже генералом, формы не надевал, для армии оставался простым верховным главнокомандующим, вольным повышать и понижать в звании до любого уровня кого угодно, но все же один титул он за собой закрепил, — звание «истинного соратника Брата Народа» неукоснительно следовало во всех документах, содержащих упоминание его имени, кроме разве что дипломатических. Дипломатических документов в Сальварсане существовало, впрочем, очень мало, ибо в голодные годы лишь Тайвань протянул Сальварсану руку дружбы, полную очень дешевых бумажных тканей, пищевых суррогатов, синтетических кормов и всяких бесплатных отходов, а в сытые годы Романьос пошел на установление дипломатических отношений лишь с двумя донельзя молодыми государствами, с островом Доминика и с Демократической Гренландией, и только в Тайбэе, Нууке и Розо скучали в зданиях роскошных посольств смуглокожие сальварсанские дипломаты. Инициатива установления отношений с этими государствами исходила от Сальварсана, когда же, несколько лет тому назад, простодушные Филиппины заявили через своего представителя в соседней великой стране, прилетевшего ради такого случая в Сальварсан и испросившего аудиенции в паласьо Де Льюведере, что власти Манилы желают установить с Сальварсаном полные дипломатические отношения, президент по своему обыкновению уставился под ноги собеседнику, в зеркальный пол, и тихо пробормотал что-то, из чего слух дипломата с трудом выловил: «… а зачем мне это?..» — и оскорбленный тагал вынужден был ретироваться несолоно хлебавши, успев с ужасом заметить, что президент сделал в воздухе некий пасс правой рукой, отчего в зеркале под ногами президентское отражение с полным радушием потрепало по плечу отражение филиппинца, каковую сцену для завтрашних газет и зафиксировала сверкнувшая фотокамера. И в самом деле, в стране, где, по единодушному мнению, уже восторжествовал декларированный покойным Братом Народа политический строй, именуемый «обществом всеобщего братства», к чему иметь филиппинское посольство, чего есть такого у Филиппин, чего у нас нет или мы купить не можем? Обратились бы вы в голодные годы, был бы разговор, а теперь вы нам зачем? Обездоленного посла два месяца кормили на убой, потом, очень располневшего, отпустили.
Сытые годы наступили не так давно, тринадцать лет назад наступили эти самые семь тучных лет, окончательно изгладивших всякое воспоминание о семи на самом деле семи — годах тощих, первых годах президентства Романьоса. Тогда, тринадцать лет тому назад, окончательно устав от премудрых экспортно-импортных операций по прокорму дохнущего с голодухи народа, все еще ждавшего исполнения обещаний покойного Брата Народа насчет не только всеобщего братства, но и обильной жратвы, выразил президент желание если не половить рыбу в изумительных по непрозрачности водах горного озера Сан-Хорхе, где все равно ничего не водится, кроме пирайи, очень, впрочем, любимой сальварсанцами, то хотя бы с новыми людьми познакомиться, лучше с иностранцами, и вылетел на пятидесяти армейских вертолетах на трехдневные каникулы, решил разыскать потерянную в горах и ущельях хребта Сьерра-Путана экспедицию принстонских энтомологов, ушедшую в эти края еще при прежнем режиме, точней, в те великие времена, когда двенадцать патриотов Сальварсана, один из них даже его уроженец, как раз ныне покойный Брат Народа, в течение четырех лет удерживали неприступную с десятимиллионным населением провинцию, впоследствии получившую название Санта-Катарина. Покружив день-другой над сельвой, вертолеты, повинуясь малозаметному движению президентского плеча, пошли на посадку в самом центре котловины Педро-ди-Гранде в тот самый исторический миг, когда, казалось бы, уже окончательно заблудшие энтомологи, всех, видимо, достойных бабочек в Сальварсане уже поимевшие, как и президент, тоже коротали часы досуга, и как раз в этот миг закончили бурение скважины, из которой мощным фонтаном ударила очень скоро ставшая всемирно известной сальварсанская нефть, но поскольку скважину пробурили небрежно, по-любительски, — ведь странно было бы, согласитесь, ожидать профессиональных навыков в таком деле от энтомологов, — то не обошлось без несчастья, все пятеро ученых утонули в образовавшемся нефтяном озере, а безуспешно пытавшиеся их спасти гвардейцы из личной охраны Романьоса сумели зато, к счастью, спасти саму бурильную установку. Вскоре в столице появились и скоро снова исчезли несколько очень высоких гринго, на обычных гринго не похожих, говоривших на каком-то щелкающем и харкающем языке, похожем на идиш, но совершенно непонятном даже евреям, видимо, что-то они смерили и что-то исследовали в Сальварсане, но больше не появлялись, а вместо них возник в столице на правах дипломата, но со специальным разрешением открыть в городе свой ресторан и вообще заниматься предпринимательской деятельностью сеньор Доместико Долметчер, официальный и полномочный посол острова Доминика. Вскоре через две соседних страны пролегла трасса нефтепровода, где-то в нелатинских дебрях латиноамериканского материка он уходил с побережья на морское дно и упирался в родной остров Долметчера Доминику, который и стал единственным покупателем и потребителем знаменитой сырой сальварсанской нефти, по качеству даже в неочищенном виде превосходившей лучшие сорта авиационного керосина, желающих купить ее на мировом рынке было не перечесть, но представитель Доминики скромно сообщал, что вся нефть уходит в его стране на энергетические нужды частных лиц, что ее и так не хватает, и закупал миллионы баррелей еще и в Кувейте. Когда же в очередной раз представитель Соединенных Штатов с трудом добился аудиенции в паласьо Де Льюведере и привел несколько сотен неопровержимых аргументов в пользу неизбежного исторически и столь же взаимовыгодного американо-сальварсанского экономического и политического союза и в качестве последнего аргумента выпалил, что в конце-то концов ведь кончится эта самая нефть, что тогда делать будете, господин президент, — хотя данные геологоразведки со спутников ясно показывали, что запасов нефти хватит Сальварсану лет на восемьсот, но президент еще ниже опустил голову, поиграл пальцами над зеркальной поверхностью стола, на другой стороне которого застыл посланник, и тихо-тихо, но очень отчетливо произнес: «Что же… нам придется расконсервировать скважину самородной ртути в скалах Сьерра-Капанга…» — и шевельнул плечом, давая понять, что аудиенция окончена, а потрясенный американец увидел, как, благодаря искусным пассам президентских рук, их отражения в столе обменялись дружеским рукопожатием, хотя сам президент не вставал с места и вообще никогда никому руки, насколько помнится, не подавал.
Малый рост президента ничуть ему в быту не мешал, он попросту приспособил быт к своему росту, и в кабинетах, и в других комнатах паласьо Де Льюведере стояли низенькие пуфы и скамеечки, а то и просто лежали тайваньские циновки, и столы и вся мебель были чуть ли не вдвое ниже обычных, а сам президент решительно никогда не надевал обуви на каблуках, даже несколько горбился, предоставляя окружающим рассматривать сверху его совершенно голый череп, о котором никто не знал точно, лыс президент от природы или специально бреет голову. Личная жизнь его обросла паутиной столь неправдоподобных легенд, что распутать ее никто давно не пробовал, а столь любопытная для страстных сальварсанцев сексуальная сторона этой жизни даже в легендах отсутствовала, ибо никто и никогда не мог с уверенностью сказать, что такую-то ночь Романьос провел с такой-то королевой красоты, или, скажем, с бразильской кинозвездой, чья оливковая кожа пошатнула бы нравственные устои любого расиста, будь он черным или белым, но как-то связано, видимо, было с президентской личностью то, что отчего-то за последние годы многие женщины просили государственного разрешения на перемену имени, и все подряд выбирали для себя вычурное и непривычное для сальварсанского слуха имя Анастезия, даже целый монастырь в дальнем пригороде столицы переименовался, и монашек звали теперь анастезийками, произносилось это слово с уважением, потому что не было в городе и даже в стране более искусных врачей и хожалок, когда требовалось излечить или приготовить к сражению драгоценных бойцовых петухов и даже обычных кур. Ходили слухи, что президент собирает коллекции — старинных открыток с видами Сальварсана, молитвенных зеркал государства Тлён, серебряных монет старинной чеканки, кажется, птичьих чучел, не то чучел яиц, не то просто яиц, не то, может быть, вообще ничего не собирает и к коллекционированию равнодушен, что что-то, конечно же, имело место, потому что не могло же быть так, чтобы не имело места ничего. Так было теперь, в сытые годы, так было и прежде, в голодные, когда только-только захватившие власть повстанцы Брата Народа, потерявшие из-за глупого несчастного случая своего вождя, сделали первым среди наиболее равных над собой вернейшего из соратников Брата Народа, того, кто теперь управлял Республикой Сальварсан, того, кто в первый же год своего правления произвел коммерческое чудо, напитав чуть ли не пятью хлебами и семью рыбами весь народ, впрочем, хлеб в Сальварсане в пищу не шел по традиции, а рыбы не было вообще никакой, кроме пирайи, ибо ни крупных рек, ни выходов к морю Сальварсан не имел. Но Романьос обнаружил, что народу важно не столько качество пищи, сколько ее количество, приказал разморозить армейские запасы первосортной голландской говядины, хранившиеся в неприкосновенности с тридцатых годов, продегустировал их, заморозил снова и по немалой цене сбыл ее через третьи руки в одну родственную страну на другом конце света, на вырученные деньги закупил в пять раз большее количество мяса неустановимого происхождения у дружественного Тайваня, из кожи на государственных фабриках понаделали колбасы, и количество продукта увеличилось еще в пять раз, конечный же результат этого экономического чуда, вареная колбаса «йо-те-кьеро», напитала миллионы сальварсанцев вожделенными калориями, о которых в стране вообще-то уже и думать забыли. Сальварсан имел и тогда свои статьи экспорта, скажем, кофе, довольно хороший, но этот довольно хороший «Сальварсан» опять-таки продавался в Европу, на вырученные деньги закупался даже не низший сорт у великого восточного соседа, нечего укреплять его экономику, а кошмарный тайваньский суррогат, но зато его было вдосталь, и так далее, по всему миру рыскали тогда расторопные агенты Романьоса, где чего тухлого, где чего бросового, где чего несортового отдается за бесценок, мясо ли полевых вредителей, скот ли, палый от моровых поветрий в Арнхемленде, левый ли задний окорок околевшего от неизлечимой рожи в шанхайском зоопарке носорога, остальные окорока сторожа съели, — все эти немыслимые для оголодавшего сальварсанца деликатесы шли нарасхват, после тухлых-то крыс аж по целых пять сентаво за пару, а то и за штуку, что при прежнем режиме жрать приходилось, какой же радостью была вареная колбаса за те же пять сентаво, совсем без тухлого мяса и даже чуть пахнущая мясом, а что сделана была колбаса из тех же самых крыс, только не отечественных, а уругвайских, к примеру, где крысы много дешевле, так интересовало ли это кого?
Так минули семь первых лет президентства Романьоса, семь тощих лет, которые, тем не менее, показались нищим тогда сальварсанцам временами полного благополучия, несмотря на очереди в лавках. Когда же тринадцать лет назад наступили семь лет тучных, к тому же не собирающихся оканчиваться раньше двадцать восьмого столетия, по засекреченным подсчетам северных экономистов, но Сальварсану хорошо известным, потому что говорившие на птичьем языке долговязые тоже хорошо считали и даже атомную бомбу давно уже изготовили, когда же наступили эти семь тучных лет, популярность Романьоса у населения превзошла все пределы, да и не только в сытой жизни, которую даровал президент своему народу, дело было, нет, популярность эта коренилась еще и в удивительной, ненавязчивой скромности президента, его статуи, ни конные, ни простирающие руку, ни парящие в воздухе не украшали ни площадей, ни скверов ни в столице, ни в городе Эль Боло дель Фуэго, ни в последнем индейском селенье, на стенах не висело ни единого его портрета, лишь редко-редко мелькало его лицо в газетах, да и то на заднем плане общих снимков, скажем, на банкете по поводу десятилетия ресторана «Доминик» и такого же срока процветания доминико-сальварсанской дружбы мог появиться он, задумчиво и неправильно ковыряющий вилкой огромную привозную устрицу, президент не выступал по радио и не произносил речей, вместе с тем он не прятался от народа, имел он приемные часы для посетителей, любой уроженец Сальварсана мог, записавшись всего за неделю, войти в зеркальные чертоги, увидеть маленького яйцеголового человечка в низком кресле за низким столом, изложить свои беды и просьбы, расслышать тихий ответ, или не расслышать, но уж здесь вина того, кто слушал, не достоин, значит, был расслышания, получить просимую шубу, выгон для армадильо, звание повытчика или что другое по своему вкусу, хотя более трех желаний президент обычно не выслушивал, а чуть заметно поводил плечом на висящую за его стеной картину работы неизвестного мастера, к которой президент был очень привязан, изображен на ней был священнослужитель в темном облачении с весьма необычным, видимо, пневматическим музыкальным инструментом в руках. К священнослужителям никакой симпатии при этом ни Романьос, ни его правительство не имели, государственной религии не заводили и ни одну не поощряли, менее же всего, впрочем, поощрялся атеизм, и, что ни месяц, прокатывался по стране грозный слух, что верующих экстремистов официально оставят без третьей трапезы по праздничным дням, а то и без третьего блюда вообще.
Иммиграции в Сальварсан не существовало, получить гражданство ранее двенадцатого поколения было невозможно, но несальварсанцы допускались в страну охотно, на заработки, для службы у коренных сальварсанцев на фермах и гасиендах, в качестве нянек, шоферов, горничных, садовников, существовал также и туризм, кроме многослойных руин города Эль Боло дель Фуэго, горных и озерных пейзажей, было на что посмотреть в Сальварсане, например, на лучшую в мире коллекцию так называемых «хрёниров» из государства Тлён, купленную на барахолке в Буэнос-Айресе, когда Аргентина распродавала все, что могла, готовясь к антарктической экспансии, однако единственным условием для допуска в страну с самого начала тучных лет объявил Романьос двухмесячный открытый выездной карантин, что на практике означало невозможность покинуть Сальварсан ранее двух месяцев со дня въезда. Все эти два месяца сальварсанское правительство кормило и поило вольных и невольных гостей, но все же не давало им в полном объеме тех благ, которыми истинный сальварсанец пользовался по праву рождения, особо же вызывала зависть государственная выплата за несъеденное и непотребленное, за шестьдесят дней успевали иностранцы насмотреться на тучное Всеобщее Братство и прочие радости, начинали помирать от зависти и до истечения срока в большинстве отказывались покидать страну, пользуясь аргументом «Чего я там не видел, я там за всю жизнь заработаю меньше, чем тут за год», просили разрешения остаться в стране и шли наниматься, скажем, в шоферы к одному из сторожей президентской кофейной плантации «Ла Палома». Кофе, к слову сказать, продолжал оставаться в Сальварсане предметом экспорта, но не потому, что был, как в тощие годы, слишком хорош для сальварсанцев, а потому, что был слишком плох объективно: теперь через посредничество «Доминика» для них закупался в Англии исключительно сорт «Святая Елена», растущий, как известно, только на одноименном островке, сорт этот еще Наполеон хвалил, а теперь сделал любимым напитком соотечественников президент Хорхе Романьос. Хотя пил ли сам Романьос кофе — никто не знал, президент не позволил бы копаться в своей личной жизни, не касалось никого, кофе он пьет, чай, кашасу, текилью, граппу или керосин, что хочет, то и пьет.
От тех времен, когда дюжина бывших «зеленых беретов», вымуштрованных, говорят, в Пуэрто-Рико, в течение четырех лет удерживала провинцию Санта-Катарина, в прошлом носившую название Дивина-Пастора, откуда и прокатилось по стране всенародное восстание, скинувшее многолетнюю диктатуру годо и гринго, от тех времен берег народ множество легенд, прославлявших подвиги Брата Народа, это в первую очередь, но во вторую и еще более очередь прославлялась в этих легендах доблесть Верного Соратника Брата Народа, и, хотя собственно Брат Народа был скромен при жизни, а после смерти стал еще более скромен, хотя Соратник запретил ставить памятники не только себе, но и Брату, все помнили тот великий день в истории Сальварсана, 31 июля, День Полной Независимости Республики, важнейший национальный праздник, пришедший на смену прежнему празднику, 30-му июля, Дню Независимости, который некогда, еще в тощие годы, Романьос в тихой беседе с корреспондентом газеты «Укбар Таймс» назвал «днем колониальной зависимости и позора», каковой великий день из-за нелепой случайности, из-за разыгравшейся в тот день двадцать с лишним лет тому назад трагедии, стал праздником двойным, еще и Днем Поминовения Брата Народа, ибо в тот самый день, собираясь принимать парад во главе шести из дюжины, больше в живых не осталось, повстанцев с бритыми головами, Брат Народа, исполнявший давний обет — не снимать каски с головы до тех пор, пока его родина не добьется свободы, стоя на балконе в прошлом бывшего, в будущем также и будущего президентского дворца, наконец-то снял каску, и подставил бритое, не то лысое изначально, неизвестно и неважно, темя — лучам солнца, космическим частицам, а может быть — даже лунному свету и северному сиянию, реши таковые ознаменовать своим появлением на экваториальном небе День Независимости, тьфу, День Полной Независимости, и через мгновение упал с разбитым черепом и вместе с балконом на брусчатку площади де Армас, ибо крошечное космическое тело, незамеченный преступно халатными обсерваториями метеорит, по-видимому, ледяной, ибо найти его осколки так впоследствии и не удалось, поразил Брата Народа в самую макушку, а осиротевший брат Брата Народа, то есть сам народ, безутешно оплакивал своего героя до тех пор, пока по ступенькам уцелевшей лестницы не спустился на площадь маленький человек, не подобрал каску Брата Народа, не надел ее и не объявил во всеуслышание, хотя очень тихо, что нет места для скорби в сердце ликующего народа, а есть только вечная слава героям и радость победы в последнем бою за полную независимость родины.
Четыре основных страны, с которыми граничил Сальварсан, были: Северо-Западный Сосед, страна имени Великого Адмирала, лишь недавно лишившаяся своего доисторического диктатора и ныне нелегальными каналами поставляющая Сальварсану знаменитые пятигранники; Северо-Восточный Сосед, гнилая страна, томящаяся под властью не то поэтов, не то годо; Юго-Западный Сосед, с которым не имелось почти никаких отношений, ибо естественную его границу с Сальварсаном образовывал один из величайших в мире горных кряжей, Сьерра-Путана; наконец, Великий Восточный Сосед, в просторечии Бразилия; все они традиционно не проявляли к Сальварсану ни малейшего интереса с конца прошлого века, когда по порядочному куску болот и ущелий все четверо от него отхватили, а ныне, когда Сальварсан стал одной из богатейших стран мира, попали из-за этого давнего к нему интереса в щекотливое положение, ибо к любой из них могли быть у республики серьезные территориальные претензии, и, продиктуй тихий голос Романьоса первым трем соседям какие угодно требования о возврате захваченной земли, их пришлось бы выполнить, счастье всех трех держав было в том, что Сальварсану и нынешней своей территории было более чем достаточно, более чем хватало республике и хлопот с вечным подниманием из руин города Эль Боло дель Фуэго, а Северо-Западный сосед был озабочен своими делами, прежде всего форсированным экспортом расцветшей после смерти диктатора литературной продукции; Юго-Западный Сосед был вообще почти не в счет, ибо для него сообщение с Сальварсаном лежало вокруг мыса Горн; отношения с Северо-Восточным Соседом были относительно приличными, во всяком случае государственный долг этого одичавшего в аристократизме соседа Сальварсану никогда не превышал ста пятидесяти миллиардов долларов, что в масштабе сальварсанской экономики составляло государственный доход за часы полуденной сиесты в какой-нибудь из дней жаркого, сухого сезона. Великий же Восточный сосед попробовал с высоты своего величия раз или два что-то вякнуть о необходимости не то тесной дружбы, не то сотрудничества, но очень скоро к временному поверенному в делах Бразилии на острове Доминика, в прохладный холл посольства в Розо, явился довольно плохо побритый посол-ресторатор Доместико Долметчер и в совершенно секретном порядке предъявил временному поверенному нотариально заверенные копии двадцати трех контрактов, тайно заключенных двадцатью тремя футболистами Бразилии с правительством Сальварсана, по которым все они обязывались по первому требованию принять звания почетных граждан Сальварсана со всеми вытекающими отсюда привилегиями, а пока что состояли уже много лет у Сальварсана на жаловании, что немедленно лишало Бразилию какого бы то ни было серьезного футбола; временный поверенный спешно доложил своему правительству обстоятельства, и больше Бразилия загребущую руку дружбы к сальварсанской нефти не тянула. Наконец, где-то на границах Сальварсана располагался и пятый Сосед, загадочная держава Тлён, возможно, не имевшая места в действительности, во всяком случае, территориальные претензии к Сальварсану в данном случае не имели места, да и по целому ряду сведений государство это располагалось вообще в Малой Азии и никакого отношения к Сальварсану не имело, хотя именно оттуда пришла к Романьосу идея о том, что зеркала прекрасны, ибо увеличивают население, да и вообще все, что увеличивает народ, замечательно.