День разгорается
Шрифт:
Матвей потом насмешливо рассказывал Елене об этой встрече:
— Получил я разрешение существовать! Сам его благородие разрешил. Не фунт изюму!
— Познакомились, значит?
— Да, удостоился.
В ближайшее воскресенье Матвей и Елена пошли в церковь. Они отстояли обедню, показались соседям. Тут увидел их и пристав. Увидел и потом при выходе благосклонно ответил на поклон.
— Помолились? Это похвально, — одобрил он. — А то теперь безверие развелось, разврат. Особенно среди молодых... Очень похвально!
— Мы, вашблагородие, с женой к богу привержены! — с
Уверенно и легко до самого рассвета работали они в этот раз. Валик весело ходил в руках Матвея, а Елена едва успевала накладывать листы. Готовые прокламации устилали пол, скамейки, столы. Оба устали, но об отдыхе нечего было думать: надо было к утру отпечатать новую партию листовок: из Петербурга пришли первые известия о кровавом воскресеньи.
Тогда это всколыхнуло и потрясло многих.
В понедельник, десятого, Галя обедала у Скудельских. Сам Скудельский где-то запоздал и Галя в ожидании хозяина весело болтала со своей подругой Верочкой Скудельской. Зимний день ярко гляделся в чуть подмерзшие окна. В столовой было уютно и тепло. Разговор был веселый, безмятежный. После обеда подруги собирались на каток, а вечером в общественном собрании должен был состояться концерт проезжего пианиста.
Скудельский вошел неожиданно и по его виду девушки поняли, что случилось что-то очень важное.
— Это ужасно! — бросая пачку книг на стол, сказал Скудельский.
— Что случилось, папа? — испуганно спросила дочь.
— Ужасная вещь... В Петербурге расстреляны сотни людей!.. Войска стреляли в безоруженную толпу!.. И у самого Зимнего дворца, на виду у царя!.. По его может быть приказу!..
— Как это было? — всполошились девушки.
— Подробностей пока нет. Известно только, что мирная толпа рабочих была встречена залпами... Ах, это переходит уже всякие границы!
Скудельский прошел к себе в комнату. Верочка тревожно поглядела ему вслед.
— Папа очень близко принимает это к сердцу. Ему нельзя волноваться.
— Но ведь это ужасно, то, о чем он рассказал!.. Понимаешь, Вера, убито много людей! И за что?..
— Никто ничего не знает, — спокойно проговорила Верочка. — Вот на войне убивают еще больше, а мы не волнуемся...
— Ах, Вера, это не то!.. — с горечью возразила Галя. — Не то!.. Мирных, ни в чем неповинных людей... и с ведома царя!
Верочка подошла к подруге и обхватила ее за талию.
— Ну, ничего, может быть все это не так! Знаешь, как часто преувеличивают!
Скудельский вышел в столовую переодетый и немного успокоившийся.
— Вели, Верочка, подавать!
Верочка, бывшая за хозяйку после смерти матери, живо распорядилась. Когда уселись за стол, Скудельский, принимая из рук дочери дымящуюся тарелку супу, почти с злорадством сказал:
— Ну, теперь революция неминуема!
— Папа, папа! — с укоризненною усмешкой протянула дочь. — Вспомни-ка, ведь ты тоже самое говорил, когда была объявлена война!
— Ну, вот глупости! — немного смутился Скудельский. — И все-то ты помнишь! Конечно, война — это начало революции! Потому, что война преступна и ее ведут нечестно и она объявлена из-за чьих-то своекорыстных интересов... А вот теперь уж настоящее начало!
Галя прислушивалась к словам Скудельского. Друг ее отца, земского врача, Скудельский всегда возбуждал в ней чувство уважения и приязни. О Скудельском в семье Гали отзывались как о революционере и галин отец, сам спокойный и осторожный человек, про своего приятеля говорил многозначительно:
— Вячеслав, о! Это горячая голова!..
И теперь Гале было отрадно слышать, как волнуется Скудельский оттого, что в Петербурге произошло что-то ужасное, и она думала с неудовольствием о Верочке, так легкомысленно относящейся к кровавым событиям и к волнению отца...
— А когда будут подробности, Вячеслав Францевич? — потянулась она к Скудельскому.
— Официальных, казенных подробностей ждать нечего. Придется потерпеть покуда не получатся известия из верных источников... — Потом, откладывая ложку в сторону, он предупредил дочь: — Ты меня сегодня вечером не жди. Задержусь на заседании...
— А как же с концертом? — обиженно протянула Верочка.
— Я не пойду на концерт! — обливаясь горячим румянцем, поспешно сказала Галя. — И на каток тоже...
— Ты что же это траур что ли объявила?
— Ну, ну, Вера! — недовольно остановил дочь Скудельский. — Какие сегодня концерты? Несвоевременно.
...Галя шла от Скудельских и думала о том, что произошло в Петербурге. И еще думала она о брате Павле, который наверное знает о случившемся больше, чем Скудельский. Она поторопилась и почти добежала до дому. Дома в их общей с Павлом комнате она нашла на столе коротенькую записку:
«Вечером не жди меня. Может быть, совсем не буду ночевать дома. П.»
Ей стало обидно. Вот все, как ей казалось, принимают какое-то участие, имеют какую-то свою долю в том, что происходит, и Вячеслав Францевич, и Павел, и только она одна не причем. Она присела на свою узенькую девичью кровать, опустила руки и задумалась.
В прошлом году она окончила гимназию. Надо бы поехать на высшие курсы, учиться дальше, но пока не приходится. Отец из деревни, где он служит, не смог устроиться во-время с деньгами. Посоветовал обождать с год. А Павел поддержал его. Павел... У него тоже не все ладно с университетом. Он теряет этот год, не поехал учиться дальше, а он ведь на третьем курсе. У Павла новая жизнь. У него странные какие-то знакомые. Он дружит с самыми простыми людьми. Он приносит домой книжки, которые прячет в свой чемодан. И он неохотно делится с нею своими интересами, своими делами. А ведь она не маленькая, не девочка. Она не Верочка, которую интересуют пустяки, ухаживание восьмиклассников, модные платья. Она еще в гимназии состояла в кружке, в котором изучали политическую экономию, читали Бокля, разбирались в Спенсере. Ей уже перепадали нелегальные книжки. Она понимает, что такое революция. Да, понимает! Так почему же ей приходится быть в стороне вот теперь, когда надвигается что-то большое, что-то небывалое, грозное и захватывающее?!