День револьвера

Уланов Андрей Андреевич

Все намного проще. Имеются ворота, одна штука, имеется с виду разумное существо при них. А из такого сочетания практически всегда возникает желание получать с входящих и выходящих что-то посущественней, чем «Спасибо, мистер Джок», «Удачи, мистер Джок», и «А ну с дороги, увалень!». И впрямь глупо упускать такую возможность — особенно в тех случаях, когда каждый дюйм исчезающего за горой багрового диска делает собеседника все более склонным к уступкам.

К сожалению, вид моего пустого кошелька вряд ли обрадовал бы мистера Джока. И уж тем более я не собирался

просить его «разменять» десять долларов — последнюю зеленую бумажку из-за подкладки шляпы. Вот найдись что-нибудь у гоблов… однако повстречавшие меня зеленошкурые — по крайней мере те из них, что сохранились в относительно целом виде — кошельков при себе не имели. На законный же вопрос: «А где деньги?!», Толстяк ехидно сообщил, что гоблины вообще-то не имеют привычки уносить даже цент из мест, где упомянутую монету можно пропить или хотя бы обменять на спиртное.

Не то чтобы я ему поверил… хотя это и соответствовало моим представлениям о гоблинах… но… Придумал!

— Мистер Джок! Не желаете ли гномского светлого?!

— А?! — Разом позабыв про толпы крадущихся вдоль стен зеленошкурых, стражник перегнулся через парапет… вернее, навалился на него.

— У тебя есть лагер?

Приветливо улыбаясь, я помахал бутылкой.

— Для хороших друзей.

— А-а-а…

— Он вроде как намекает, — пояснил Джоку гоблин, — что человек, пустивший нас в город, враз станет этим самым «хорошим другом».

— Ну, я прям не знаю, — стражник поерзал пузом по бревну. — Вот если бы у меня в руке, — Джок вытянул указанную конечность, зарослям шерсти на которой могла бы позавидовать горилла из бродячего цирка, — вдруг оказалось пиво, я б, конечно, пустил пару своих лучших друзей…

— Так не пойдет! — решительно сказал я. — Забор у вас тут высокий, бутылка может упасть, разбиться. Нет уж, давайте, я вам её лично вручу. По ту сторону ворот.

Впоследствии я часто ловил себя на мысли — узнай Джок, чем в итоге обернется его мелкий проступок, он бы не открыл ворота и за целое море пива.

Впрочем, случись мне в тот момент хоть одним глазком заглянуть в собственное ближайшее будущее — я бы эти ворота за сотню миль стороной обошел!

* * *

Прямо перед крыльцом салуна раскинулась здоровая, ярда четыре в поперечнике, лужа — само по себе изрядное чудо по нынешней жаре. Но замереть соляным столбом заставил меня вовсе не вид грязной воды, а существо, валявшееся в ней. Даже со спины было совершенно ясно, что на краю лужи храпит, то и дело пуская пузыри, самый настоящий светлый эльф.

Этого быть не могло, потому что не могло быть никогда. Но — было! В полном замешательстве я подошел поближе и осторожно коснулся тела носком сапога.

— Хочешь пнуть? — Мой жест не остался незамеченным. — Тоже дело. — Гобл одобрительно фыркнул. — Когда еще выпадет шанс хорошенько наподдать наполовину Перворожденному! Шон А’Фейри хоть и надирается регулярно, но так, чтобы до полной отключки — не чаще трех-четырех раз в год.

— Надирается? — тупо повторил я. — Светлый полуэльф — надирается?

— Эй, парень, — уже обойдя эльфа, Толстяк обернулся и озабоченно уставился на меня, — проснись! Здесь тебе не какая-то Атланта или там Виксберг. Это, чтоб на меня Сидящий плюнул, Погребальнец! Ты стоишь перед салуном Хавчика, где наливают, а на той стороне улицы через два дома есть заведение вдовы Мунро, где дают — и это, парень, единственные развлечения в городе!

Наверное, мне сейчас полагалось жалобно проблеять «но как же… ведь это светлый эльф… возвышенное существо». Но глядя на тело в луже, я прокашлялся, сплюнул и тихо попросил:

— Не называй меня «эй-парень».

— Ну а как мне тебя звать, девкой, что ли? — хохотнул гоблин. — Имени-то своего ты мне так и не назвал.

Я задумался.

— Хорошо.

— Хорошо? Это чего, имечко у тебя такое?

— Нет. Хорошо — это значит, можешь и дальше называть меня «эй, парень».

— Лады. Эй-парень, а ты так и собираешься войти внутрь с револьвером в руке?

— Чего я точно не собираюсь, так это позволить одному гоблу смыться… с кучей моего добра.

— Ну, дело твое. — Толстяк перевалил тюк с трофеями с правого плеча на левое, хрюкнул и пнул бедолагу Лакри чуть пониже спины… между ног.

— Хоронить-то тебя по какому обряду?

— Протестантскому. А что?

— Шаман из меня неважный. — Гобл, изогнувшись, озабоченно изучал носок сапога, видимо решая, достаточно ли он грязен для повторного пинка. — Но предсказать кой-чего сумею. А именно: в любого, кто появится на пороге этого салуна с оружием наголо, завсегдатаи сначала всадят фунта два свинца. Ну, а уж после начнут выяснять, умышлял покойник против кого-то из них или нет.

Воображение у меня хорошее, и ему не составило труда в красках и деталях нарисовать картину: издырявленный труп, который — может даже и по частям — забрасывают в телегу гробовщика и… бр-р-р!

— Верю, — кое-как выдохнул я, с трудом удержавшись от истового «верую!». — Но… какого же орка ты меня предупредил?!

— Глупость, да?! — усмехнулся гоблин. — Скажем так… есть у меня одна мыслишка.

— Мыслишка?!

— Я тебе как-нибудь потом расскажу, — «пообещал» Толстяк.

— Лучше скажи сейчас, — «попросил» я, качнув для вящей убедительности неубранным пока револьвером.

Впечатления этот аргумент, как и следовало ждать, не произвел.

— Лучше скажи, — куда более угрожающе прорычал гоблин, — мы собираемся заходить в салун или будем торчать перед ним до рассвета?!

Я вздохнул и принялся засовывать «максим» в кобуру.

— Да. Собираемся.

— Тогда открой дверь, — вполне миролюбиво произнес Толстяк. — У меня лапы заняты.

Салун мистера Хавчика не имел какого-то персонального названия — владелец единственного подобного заведения в городке явно счел придумывание такового излишеством. А к ним Хавчик был не склонен — я понял это, едва переступив порог его заведения.