День рождения
Шрифт:
Тропинка свернула в овраг; здесь деревья еще не облетели и местами березы и осины сохранили на ветвях зеленые листья, а трава была по-летнему свежей и пышной.
Миннигали некоторое время шел молча и потом задумчиво сказал:
— Сколько на свете всяких букашек-таракащек! У каждой своя жизнь, свои заботы.
— Как ты думаешь? Может, они между собой как-нибудь по-свОему разговаривают, а? Вот было бы интересно!
— Конечно, разговаривают!
— Откуда ты знаешь? — Гибади засмеялся.
— Знаю.
— Можно
— Ну и что же, что не сами! Я по книжкам знаю. Недавно Тимергали принес такую книжку — в ней все написано. И про пауков написано.
— Не люблю пауков!
— Они знаешь какие интересные!
— Что в них особенного, скажешь тоже — пауки!
— Да, простые пауки… Да ты не читал. У них же все особенное! — И Миннигали начал расказывать о повадках пауков, как они добывают пищу, где живут, как размножаются.
— А самец, знаешь, боится самку и подходит к ней только когда она спит! — сообщил он под конец.
— Как же так? — удивился Гибади.
— А так! Если она не спит, она его близко не подпустит. Как увидит, так и старается сожрать… прямо рвет на части и пожирает!
— Ну, уж это вранье!
— Правда! В книжке так написано!
Через некоторое время Миннигали все-таки заколебался и внес поправку:
— Ну, может быть, не все пауки такие кровожадные. Их ведь много разных. Всякие бывают пауки — и большие, и маленькие. Дойдем до седьмого класса, тогда уж на зоологии про все узнаем.
В лесу было тихо. Только под ногами потрескивали сучья. У поваленной березы мелькнул заяц. Сначала он сидел на задних лапах и шевелил длинными ушами. Толстая верхняя губа у него тоже двигалась. Он понюхал воздух и подергал усами, будто улыбнулся и спросил сам себя: «Что здесь делают эти мальчишки?» Вдруг сверху на зайца упал лист, и зверек в страхе прыгнул в сторону и мгновенно исчез в зарослях лопухов.
Мальчики от неожиданности замерли и ждали: вдруг заяц снова мелькнет в кустах? Но заяц больше не показывался. Наверно, удрал. А может, затаился под кустами и следит оттуда за ребятами своими испуганными желто-карими глазами?
Гибади опомнился первым и дернул Миннигали за рукав:
— Бежим, ведь мы опаздываем!
Мальчики пустились бегом.
На поле женщины! жали хлеб, а школьники вязали снопы; подальше, под высокими скирдами, колхозники молотили рожь.
Бригадир улыбнулся, увидев подбежавших Миннигали и Гибади, сказал:
— Вы, оказывается, молодцы, умеете держать слово. А я думал: обязательно проспите…
Запыхавшийся от бега Миннигали спросил, едва переводя дыхание:
— Какую работу вы нам дадите?
— Вам? — Бригадир немного призадумался и потом позвал старшего на току: — Как думаешь, Гильметдин, вот
Подошел Гильметдин весь в пыли и в мякине:
— Можно было бы здесь оставить, да уж больно щуплые. Вон поздоровее парни и то не выдерживают. Это ведь хлеб молотить.
— Может, найдем что-нибудь полегче? — спросил бригадир.
— Нет у нас такой работы… чтобы молокососам играть. Пусть снопы таскают.
— А чем мы хуже взрослых? Мы не отстанем от них, — сказал Миннигали и сдвинул брови.
— Ишь ты! Ну ладно, тогда попробуйте. Миннигали пусть подает в молотилку снопы, а этот, — бригадир кивнул в сторону Гибади, — пусть обмолоченную солому скирдует.
Миннигали и не представлял себе, сколько силы и сноровки требуется, чтобы работать наравне с мужчинами. Только когда перемолотили половину скирды, он понял, какая это тяжелая и утомительная работа. Устали руки, заболела шея — ведь нужно было успевать схватить очередной сноп, сунуть его в прожорливую молотилку, повернуться за следующим, чтобы и его сунуть в крутящийся барабан.
Ныли плечи, хотелось есть. Он пожалел, что утром ничего но поел. Голова кружилась, и перед глазами стали появляться какие-то красные точки и круги. Тянуло остановиться, пусть барабан хоть немного покрутится вхолостую, но Миннигали продолжал работать — не хотел уступить машине.
Миннигали работал до обеда и остановился вместе со всеми. Пусть никто не думает, что он пришел сюда играть.
Во второй половине дня работать стало как будто легче, мышцы болели, но быстро размялись, и такой усталости, как до обеда, уже не было.
Но вот солнце стало багровым, день склонился к вечеру, наступили сумерки.
Молотилка затихла, барабан вертелся все медленнее, медленнее и наконец совсем остановился, и стало удивительно тихо на току. После оглушительного грохота и шума от тишины даже кружилась голова. Обессиленный Миннигали, не чувствуя рук и ног, забрался в шалаш и тут же заснул, растянувшись на жесткой, колючей, но показавшейся такой мягкой-мягкой соломе…
С самого раннего утра снова загрохотали машины на току, снова началась работа.
Гильметдин, должно быть, внимательно пригляделся к Миннигали.
— Ну что же, ты настоящий джигит и работы не боишься! Ты с честью выдержал испытание! — похвалил он Миннигали и похлопал его по жиденькому мальчишескому плечу.
Через некоторое время Миннигали даже покраснел от гордости, когда услышал сквозь шум, что Гильметдин крикнул остроносому парню, который покуривал, отлынивая от работы:
— Эй, Сабир, хватит прохлаждаться! Хоть бы Миннигали постыдился! Видишь, как он работает! Бери с него пример! Сколько можно сидеть и курить? Вот пойдет дождь, что будем делать?!