День сардины
Шрифт:
— Так как же насчет работы, Джордж? — спросила моя старуха.
— Но, мама, мне очень интересно поговорить с дядей Джорджем, — сказал я. — А вдруг Фрэнк Казенс станет премьером?
— Никогда в жизни. Его не выберут.
— Бывали и не такие глупости, — сказал я. — А вдруг вы увидите его на Даунинг-стрит [3] , что тогда, дядя Джордж?
— Нет, брат, это невозможно. Если б ты знал нашу партию так, как я, ты понимал бы, что Фрэнку Казенсу никогда не бывать премьер-министром. Никогда!
3
Улица
— А вдруг, ну, предположим на минутку, вдруг он все-таки стал бы премьером, тогда что? — настаивал я, притворяясь, будто не вижу, как моя старуха делает мне знаки.
— Тогда я сохранил бы верность нашему старому зеленому знамени! — сказал он. — Я отдал бы ему всю свою преданность, ибо в этом основа демократии и так велит мне совесть: всегда идти вместе с партией. Я создал партию, а партия создала меня; и я буду верен партии, потому что она открывает дорогу людям по достоинствам, невзирая на лица — вот что приятно!
Глаза у него вылезли на лоб, он весь вспотел.
Я вспомнил слово, которое меня как-то еще в школе заставили в наказание написать сто раз подряд, и быстро пустил его в ход:
— Значит, у вас лицеприятная партия, да?
Это так уважительно, скромно, лестно; тут я их всех купил.
— Ах, это оч-чень верно, — сказала моя старуха.
— Святая правда, — сказала тетя Мэри.
А дядя Джордж застегнул жилетку и пробурчал:
— Меня радует, что ты все же извлек из образования кое-какую пользу.
Они совсем растаяли, а я чуть со стула не свалился, так меня корчило от смеха. Между нами говоря, я знал, что дядя Джордж проходимец и повторяет чужие слова, но уж это было сверх ожиданий.
Он достал сверкающий портсигар и предложил мне сигарету.
— Нет, спасибо, дядя Джордж, — пробормотал я, чуть не лопаясь со смеху.
— Дар местного отделения нашей партии за двадцать лет безупречной работы, — сказал он. — Я рад, что ты не куришь, юноша. Я и сам никогда не курю днем.
Представился прекрасный случай сказать ему, что, поскольку я не курю ни днем ни ночью, выходит, я вдвое лучше его. Но я подавил в себе это желание и сказал только, что не хочу и начинать, поскольку потом бросить трудно. С моей старухой чуть истерика не приключилась.
— Ну, у меня-то есть сила воли, — сказал он. — Могу бросить когда угодно. В этом и заключается демократия — в самодисциплине. В этом сила старшего поколения. Оно прошло суровую школу. А молодежь, эти умники курят одну сигарету за другой и пьют запоем, не могут совладать с собой.
— Джордж им всегда это говорит, — сказала тетя Мэри. — Правда, Джордж?
— Прямо в глаза. Я стремлюсь к истине, а не к дешевой популярности, в этом мое достоинство.
Моя старуха опять делала мне знаки, но я не мог удержаться и вместе с ним повторял его любимый припев: «В этом мое достоинство».
— Я уверена, Джордж, что он попадет в хорошие руки, — сказала моя старуха.
— Конечно, — сказал дядя Джордж. — Пусть
— А сколько там платят? — спросил я.
— Ну вот! Сейчас он спросит, сколько часов в день работать, когда обеденный перерыв и какой отпуск. Пять фунтов двенадцать шиллингов шесть пенсов, и, если хочешь знать, нам порядком пришлось за это побороться. Если ты малый умный, будешь отдавать всю получку матери, как я свою — тете Мэри. Не транжирь деньги, откладывай.
— Он будет откладывать по два фунта в неделю, — сказала моя старуха, и глаза у нее заблестели. — Слышишь? — обратилась она ко мне. — В первую же получку пойдешь на почту и откроешь текущий счет.
Я решил после сказать ей, что сперва мы должны устроить кутеж, а уж потом начнем откладывать первую тысячу фунтов. Она знала не хуже моего, что этому старому мошеннику легко копить деньги, потому что профсоюзные дела, комитеты и всякие там разбирательства приносят ему побочные доходы… Но ладно уж, молчу, потому что всякому известно-в нашей стране на общественных должностях не разживешься. Ха-ха-ха!
— Когда начинать?
Но он увильнул от ответа, и сразу стало ясно, что это зависит не от него. Чтобы устроить меня на работу, он сам должен был унижаться перед кем-то, как мы сейчас перед ним. Я запросто послал бы его куда подальше — и делу конец, но надо было подумать о моей старухе. До чего ж они странные, эти женщины! Если им приспичит, унижаются до тех пор, покуда не добьются своего. Но задаром ломать комедию не согласны. К тому же, не скрою, на одну чашу весов с любовью к моей старухе были положены пять фунтов двенадцать шиллингов и шесть пенсов. Я потешился над старым мошенником и еще не так собирался потешиться по дороге домой. Но все-таки мне было противно.
Только мы вышли за дверь, как моя старуха с ходу на меня напустилась, но пыл у нее был уже не тот: я видел, что внутри она вся кипит, потому что ей пришлось ему поддакивать.
— Вот погоди, — сказала она. — Доиграешься ты со своими намеками! Ты не только с ним это проделываешь, а и со мной тоже. Думаешь, я не замечала?
— Ну уж, во всяком случае, не с ним, мама. Он слишком толстокожий.
— Это несправедливо и даже жестоко, ведь он, бедняга, жертвует своими принципами, чтобы тебе помочь, устроить тебя на работу, да еще какую!
— Не обманывай себя, мама. Просто для него это случай лишний раз разыграть из себя пашу. Подумаешь, волшебник какой, размахивает своей паскудной палочкой да выпендривается перед бедными родственниками!
— А я уверена, что душа у него добрая, — сказала она.
— Покуда не коснулись его кармана… или его гонора, — сказал я. — А не то сразу такая вонь пойдет!..
— Его достоинство… — начала она и запнулась. Мы переглянулись, и тут нас обоих одолел такой смех, что мы до самого дома не могли остановиться.