День сардины

Чаплин Сид

Гарри закурил новую сигарету от окурка и спросил, кто же за кем гоняется — я за работой или работа за мной. Это он, конечно, шутил. В тот год с работой было особенно туго, другого такого года никто и не упомнит; на верфях всем подчистую давали расчет, в литейных гасили печи, ворота фабрик запирали и для верности еще гвоздями заколачивали. А я, как нарочно, из современной школы [1] , и в аттестате написано: рассеян, невнимателен; способный юноша, но не настолько блестящий, чтоб устроиться на какую-нибудь непыльную работенку вроде тех, про какие пишут: «За шесть уроков развиваем фотографическую память». Да еще и учился я плохо.

В общем хуже некуда.

1

Современная школа — массовая общеобразовательная средняя школа в Англии (в отличие от специализированных грамматических и технических школ). Здесь и далее примечания переводчика.

Но приходится шутить, покуда не станет ясно, что шутка-то вся вышла.

— Нет уж, к чертям свинячьим, — сказал я. — Дворниками и то пруд пруди, даже в армию берут с разбором.

— Брось, малыш, — сказал он. — Чего ты беспокоишься? Сил и здоровья тебе не занимать. Робинсону нужен подручный шофера. Голова у тебя на плечах есть, ты в два счета выучишься крутить баранку.

Этот Робинсон у нас в городе углем торговал, и я ответил с ходу, не задумываясь:

— Голова-то у меня есть, а только там на своем горбу придется переть стофунтовые мешки с углем в новые муниципальные квартиры. Да я после первой же получки в стельку надрызгаюсь.

— Тогда иди к дяде Джорджу.

— Охота была под открытым небом трубить, да еще чтоб дядя Джордж все время над душой стоял!

— Охота не охота — нашел время артачиться!

— Лучше уж уголь таскать.

— Ну, гляди сам, — сказал он. — Жить-то тебе… А что в агентстве по найму молодежи?

— Предложили служить рассыльным в мясной лавке, чинить пишущие машинки или работать на фабрике красителей.

— Ну и ты что предпочел — мясо?

— Нет уж, ищи дурака.

Он протянул мне сигарету. Я взял, сказал спасибо и стал пускать колечки.

— Пожалуй, пойду потолкую со стариком Робинсоном, покуда там не закрылось.

— По-моему, у дяди Джорджа тебе лучше будет, — сказал он, не глядя на меня. — Таскать мешки — тяжелая работа.

Он меня не принуждал, просто делился опытом, накопленным за четверть века работы в доках, на траулерах, на сейнерах, где он с таким трудом выкарабкался на мостик, выслужив капитанский диплом, а потом снова загремел оттуда на палубу и долго еще скитался по разным складам и фабрикам, не брезгуя самой трудной и черной работой. Он-то знал, каково это — мешки таскать. Но я хотел своим умом жить.

— Сойдет, — сказал я и рванул прямо к Робинсону.

Старик проверял счета и едва поднял голову от бумаг.

— Работа тяжелая, — сказал он. — Мал ты еще для этого.

— Справлюсь.

— Тогда купи себе кепку поплотнее, — сказал он. — Выйдешь с понедельника, в семь утра.

Я попрощался, но он уже снова уткнулся в свои бумаги. Да, брат, кто хоть немного знает угольщиков, меня поймет. Там, в конторе, я чувствовал себя униженным. Да, униженным! Для него я был только новый грузчик, новая вьючная скотинка, еще один, за которым нужно присматривать. Он таких новичков перевидал на своем веку чертову пропасть, видел их десятки, может, даже сотни. Но я по наивности обиделся. А все же работу я получил и побежал домой, ног под собой не чуя. Гарри сидел и читал, а моя старуха возилась на кухне, стряпала обед, и, как всегда, суетилась, спешила. У нее одно было на уме — как бы не подгорел бифштекс с луком. Она сказала только:

— Что ж, надо думать, ты знаешь, чего хочешь. Добивайся своего.

И добьюсь! Я разобиделся, что они не верят в меня. И начал прикидывать. Сегодня день короткий, уборку она

кончила к шести; до дому ей пешком десять минут, если поторопиться, а она всегда торопилась вовремя обед сготовить. И вот пожалуйста: семь часов, а ничего не готово. Я поглядел на Жильца — теперь для меня это был уже не старина Гарри, а именно Жилец. Он развалился в кресле, похожий на большого кота, и каждые три или четыре минуты переворачивал страницу; читал он быстро и что-то мурлыкал про себя — видно, книга ему нравилась. А моя старуха уж и думать забыла про меня, она сновала взад-вперед то на кухню, то из кухни и что-то неслышно напевала, разевая рот, как рыба. Значит, опять они этим делом занимались. Или, скажем прямо, он занимался. Они часто ссорились и ругались, но он всегда брал верх. С траулера его поперли, и теперь он командовал ею; бывалый моряк, он всегда находил верный курс в тумане по карте или по компасу и бывал ласковый, как море в тихую погоду. Ему в жизни довелось хлебнуть горя, иначе он не затеял бы эту возню с котенком. Было это еще года за два до того, как я школу кончил…

2

Ладно, вообще-то я не против кошек. Мне даже нравятся такие дымчатые, с большими глазами, и еще другие, с обезьяньими мордами, какие гуляют в палисадниках около богатых домов. Протянешь руку, чтоб такую погладить, а она прыг в сторону и умчится, как клубок дыма. Но этот котенок был больной, тощий, кожа да кости, и глаза гнойные, слезящиеся — одним словом, шелудивый.

— Сейчас же вышвырни вон эту дрянь, — сказала моя старуха.

— Но ведь он больной, его лечить надо, — сказал Жилец.

— Тогда отнеси его к ветеринару.

— Пускай живет в моей комнате. Он тебе и на глаза не покажется. Ты его и не увидишь.

— А подтирать за ним кто будет?

— Я, конечно. Сама знаешь, я был на флоте санитаром.

— Нечего лечить его в моем доме!

— Брось, будь человеком, живи и давай жить другим. У тебя самой сердце порадуется, когда котенок станет гладкий и замурлыкает на весь дом.

— Больше будет гадить, чем мурлыкать, и не успеешь оглянуться, котят принесет. Не потерплю, и конец.

— Но ведь это кот, так что никаких осложнений не предвидится, — сказал Жилец.

— Это ты нарочно, чтоб соседей злить.

— Ладно, — сказал Жилец. — Я буду покупать ему молоко на свои деньги.

— Не смеши меня. Ты и так уже третью неделю за квартиру не платишь.

— Но за мной еще ни разу не пропадало, правда? Я буду платить за кота и за молоко.

— Ну ладно уж… только не смей приносить для него в дом всякую тухлятину, и в первый же раз, как он нагадит, — вон!

Жилец купил на толкучке у пристани старую бельевую корзину и половичок. За девять пенсов выторговал. Но вот была задача — чем кормить котенка. Просидев несколько дней на одном молоке, он задумал проломить дверь в кладовке, но только расшиб себе башку; тогда он махнул на задний двор, взобрался на крышу, а оттуда через окно пролез в кладовку, сожрал полбанки варенья и четверть большого пирога со свининой, оставленные Жильцу к чаю. Потом его стошнило, и он запакостил в кладовке весь пол. Жилец подтер за ним, сходил за новой банкой варенья и купил у живодера Доннели конины.

Этот кот был совсем как человек. Уставится на кастрюлю, в которой Жилец варит конину, и время от времени затягивает серенаду то ли Жильцу, то ли кастрюле, то ли им обоим.

Правда, он был совсем как человек. Знал, что Жилец его любит, и уважал его комнату. Зато гадил во всех остальных. Жилец не зевал, подтирал всюду. А только поспеть за котенком нипочем не мог.

В конце концов моя старуха заявила, что хватит ей быть бесплатной уборщицей, и Жилец унес котенка, захватив мешок и старый ржавый утюг.