День собаки

Впервые читатели России знакомятся с Каролиной Ламарш, одним из самых ярких дарований в современной литературе Бельгии. Ее первый роман «День собаки» построен из внутренних монологов шести ничем не связанных между собой людей, ставших свидетелями банального дорожного происшествия…

Имя Каролины Ламарш российскому читателю предстоит открыть для себя впервые. А между тем это вполне состоявшаяся писательница, автор четырех романов, нескольких сборников новелл и стихов. Каролина Ламарш живет в Бельгии, в Дженвале, неподалеку от Брюсселя, и, помимо литературы, работает на радио, где у нее цикл собственных программ.

Основной мотив ее творчества — это одиночество во всех смыслах слова и проявлениях. Так и в романе «День собаки» сквозной нитью проходит тема одиночества, неразделенности желаний, стремлений, непонятости человека человеком.

Произведения Каролины Ламарш отличает тяга

Каролина Ламарш написала романы «День собаки», «Ночь после полудня» (1998) — об этом произведении критика отозвалась как об эротическом, проводя параллели с творчеством Генри Миллера, однако сама Ламарш такое сравнение не принимала, — и «Медведь» (2000). Восторженно принят критикой был и сборник ее новелл «Мне сто лет» (1999), стиль которого сравнивают с манерой известного французского романиста декадентской школы Гюисманса. Последнее произведение Каролины Ламарш «Письма из холодной страны» (2003) во многом навеяно творчеством Фриды Кало. Кстати, живопись в творчестве Ламарш — неотъемлемый атрибут и спутник героев ее книг.

По поводу «Дня собаки», вышедшего в 1996 году, французская газета «Монд» писала: «…это сильный, волнующий голос, заставляющий себя слушать…» Роман получил самую престижную в литературной жизни Бельгии премию имени Виктора Росселя.

Должно быть, сотрудники «Семейной газеты» были довольны, получив письмо от водителя грузовика. Думаю, такое случается не часто. Я написал им: «На днях я видел брошенную собаку, которая бежала вдоль разделительной насыпи по автостраде, что могло создать смертельно опасную ситуацию». Я написал так, а потом подумал, что «создать», наверное, не очень подходящее слово, но оставил его, потому что ничего лучшего в голову не пришло, и к тому же создавать — это моя работа, хоть и написал уже: «Я работаю водителем грузовика». А потом приписал, что проблема бездомных собак действительно существует, потому что я не в первый раз сталкиваюсь с ней и хочу это засвидетельствовать не только ради того, чтобы об этом стало всем известно, но и ради моих детей. Они должны знать, что водитель грузовика видит в жизни гораздо больше, чем какой-нибудь служащий в конторе, а значит, ему есть о чем рассказать, даже если университетов он не заканчивал. «Например, — пишу дальше, — выезжая утром на своем грузовике, я начинаю наблюдать, замечаю необычные вещи, а потом рассказываю о них. Рассказываю при любой возможности, когда нахожу людей, которые хотят слушать, а такие встречаются не так уж часто, потому что на стоянках, где я останавливаюсь, все усталые и разговаривают неохотно. А вообще-то по натуре я не очень разговорчивый. И детей своих я практически не вижу. К счастью, их мать заботится о них. Она просто ангел. Но когда они поступят в университет, а я пойду на пенсию, надо же мне будет о чем-то с ними говорить, иначе они, как и все дети, станут смотреть на меня свысока. Не думаю, что наша семья в этом смысле станет исключением, даже если они получат высшее образование, хотя у меня его нет как раз потому, что мои родители мне его не дали».

Я написал про все это и ждал ответа. Я часто пишу в газеты, и, как правило, там бывают очень довольны, когда человек, которому, казалось бы, не о чем рассказывать, тем не менее находит о чем рассказать. Например, когда я выхожу утром, озираюсь по сторонам и вижу, что окно одного из соседних домов всегда приоткрыто в это время, я отмечаю: надо же, тот, кто там живет, тоже рано встает. И вот как-то раз, на тебе, наволочка, сушится на крыше, и я подумал: она сохнет, значит, ночью ее намочили или замарали, видимо, какому-то ребенку стало плохо — внезапно мне приходит мысль о моем ребенке, или о моих детях, когда как: знакомое дело, у них тоже случаются маленькие неприятности — то переел, то не хочет идти в школу, их тоже можно понять.

И тут у меня появляется новая идея — написать в какой-нибудь другой журнал, к примеру «Современная женщина», что моего ребенка тошнит по утрам, когда нужно идти в школу, что мы не знаем, как нам быть, моя жена стесняется рассказывать об этом и я решил написать, авось ответят. И они мне отвечают, очень довольные, пишут, что в школе, где учится мой сын, вероятно, есть психолог, к которому можно обратиться за советом. А может быть, проблема в том, что не хватает взаимопонимания в семье или, в конце концов, есть какая-нибудь трудность — они стараются употреблять нейтральные слова, чтобы никто не чувствовал себя виноватым, — ну, в общем какая-нибудь трудность, которую стоит попытаться деликатно обсудить с ребенком. К примеру, можно начать с рассказа о своей работе, о том, что я вижу на дорогах, о наволочке на крыше. Кстати, это очень интересное замечание, вы очень наблюдательны, надо этим пользоваться. Вот и расскажите об этой наволочке, а потом спросите у своего ребенка, что он об этом думает: может быть, там тоже живет маленький мальчик, которого тошнит по утрам перед школой. Почему же так происходит? И ваш ребенок вообразит — именно так они пишут: вообразит — жизнь другого и расскажет о своей. Вот так. А вам не стоит забывать о «работе родителя» — они так и написали «работе», потому что в моем письме была фраза: «Я работаю водителем». Да, быть отцом — это тоже работа, а не просто какая-то там служба, когда ходят в костюме с галстуком и начищенных туфлях.

Вообще-то работой можно считать все, что угодно. Даже сотворение истории собственной жизни. Потому что на самом деле у меня нет детей, а жена от меня ушла. Может быть, и эта собака — тоже творение моей фантазии, но я все же остановил грузовик, вышел и начал махать руками, чтобы машины притормозили. И водители послушно останавливались, несмотря на то что ехали со скоростью сто двадцать — сто сорок километров в час: они думали, что где-то на дороге произошла авария, и потом, нас, водителей грузовиков, уважают, по крайней мере, когда мы за рулем или рядом со своими машинами. Они останавливались из-за собаки, хотя ее, может быть, и не было, или из-за аварии, которую они себе вообразили, однако я почти уверен, что видел, как собака стремглав бежала вдоль разделительной насыпи. Я обратил на это внимание, как тогда на наволочку на крыше, и сделал то, что должен был сделать: остановил грузовик, и поток машин, ехавших за мной, тоже остановился, и я наконец-то увидел лица людей, которые мне обычно не удается различить — они мелькают слишком быстро. На лицах читалось удивление, некоторые понимающе кивали, а кто-то приоткрывал окно и спрашивал: «Что случилось?» Я не успевал всем отвечать, иногда просто говорил: «Собака!» Но в тот самый момент, когда я в первый раз закричал: «Собака!» — мне вдруг захотелось при всех заплакать, упасть на землю и покатиться прямо под колеса машин.

Потому я и написал в «Семейную газету». Из-за этого самого желания заплакать на глазах у всех. Я подумал, что должен рассказать о своих детях — даже если их у меня нет, — о том, как они были опечалены, услышав об этой собаке, и как мне хотелось бы сказать всем людям, что мучить животных — все равно что поощрять рабство, только вместо людей рабами становятся животные: собаки и лошади, коровы и куры. Кстати — но об этом я напишу в журнал «Клер натюр», — я стал вегетарианцем, после того как однажды утром съездил в Ранжис [1] за мясом. Просто хотел купить мяса. Читатели «Клер натюр» должны узнать, что такое мясной склад, что такое скотобойня. Надо бы организовать туда экскурсии. Начать можно с главного входа, где в мясных лавках по дешевке продается самое свежее мясо в городе и располагаются такие магазины, как «Все для бифштекса» и «У Лизетты», в которых можно купить самые вкусные колбасы; а потом зайти со двора, куда привозят коров и овец, это блеюще-мычащее стадо, напоминающее последний семейный сбор. Выскакивая из грузовика, они запинаются, испуганно таращатся по сторонам, а в глубине двора уже дымится куча только что вынутых внутренностей, тут-то взгляд животных и начинает меняться: некоторые, словно пригвожденные, застывают на месте, их начинают тыкать длинными крюками. А потом — коридор смерти. Он узкий — только одно животное может пройти. Вдоль стен стоят люди и крюками подгоняют его. Особое безумие охватывает телят. Им месяцами не давали двигаться, чтобы мясо было белым и нежным, и вот теперь в коридоре смерти телят заставляют бежать в первый и последний раз за всю их короткую жизнь. Я видел, как они подпрыгивают на невероятную высоту, как ударяются со всей силы о стены, эти упитанные создания с нежной шкуркой, которых поили жирным молоком и чьим единственным движением была попытка достать через перегородку морду соседа и облизать ее в надежде найти вымя матери. В коридоре смерти, как и в стойле, темно, но здесь блестят глаза животных и людей, и в тех и в других отражается один и тот же свет — тот, что горит в конце туннеля, там, где убивают. Я никогда там не был, но говорят, что уже в туннеле животные знают: близок конец — это читается в их глазах так же ясно, как и рвота на наволочке, достаточно присмотреться, но мясники никогда не присматриваются. А ведь среди них есть и те, у кого дети, не выдуманные, а самые настоящие, которых нарожали их жены и которые потом выжмут из своих родителей все соки, чтобы поступить в университет, и в один прекрасный день непременно станут вегетарианцами.

Меня родители бросили. С одной стороны, так проще, то есть мне, к примеру, не надо писать, в отличие от других несчастных детей, о конфликтах с родителями в такие журналы, как «Адо» или «Тине». Мне нечего рассказать читателям этих журналов, я даже придумать ничего не могу, сам не знаю почему. Просто читаю истории подростков, которые жалуются, что родители не разрешают им курить, поздно возвращаться домой, бросить школу, или купить машину, или всю ночь гулять с подружкой. Я хотел как-то раз написать, но что я им расскажу? «Меня родители бросили». И все. Так получилось, что тут еще скажешь? Ничего. А дальше идешь по прямой, как та собака, что бежит вслед за невидимой машиной, но никогда не сможет ее догнать, и никто не сможет указать на ту машину пальцем, потому что, конечно же, как водится, когда собаку выбрасывали на улицу, никто ничего не видел. Другие люди, не те, что в свое время выбросили вас на улицу, кричат, зовут вас, хотят спасти, приласкать, но вы продолжаете идти, идти по следу, хотя различить его становится все сложнее и сложнее, вы не останавливаетесь, идете машинально: курс намечен и вы им следуете. Подобная одержимость — самое что ни на есть примитивное состояние души, бессознательная одержимость, вот так и дальнобойщик на автомагистрали Брюссель — Париж упрямо едет вперед и вперед, а в конце пути — гора мертвого мяса, которое уже давно не кровоточит, оно просто красное, розовое, белое и холодное, очень холодное, оттого люди и становятся вегетарианцами — без колебаний, раз и навсегда. В каком-то смысле так проще: не возвращаться назад, не видеть глаза обреченных на смерть животных, уйти от ответственности, ты чист, и на душе легко, да и журналистам это нравится: порядочный, видите ли, шофер, вегетарианец, да к тому же все что-то пишет о животных, которых бросают, и о детях, которых нужно воспитывать так, чтобы они никогда этого не делали.