ДЕНЬ ТВОРЕНИЯ
Шрифт:
Альбина: Вместе учились! Верещагин, наверное, был очень симпатичным в молодости, правда?
Директор: Он и сейчас мне симпатичен. Так что не выгораживайте его, не лгите, у нас общая цель.
Юрасик: Я хотел спросить его о Кристалле, но он сразу же стал диктовать телеграмму для вас.
Альвина: Неправда! Он сначала искал спички.
Директор: Прежде вы говорили, что он искал папиросу.
Альвина: Он искал и спички и папиросу. Только я не помню, в какой последовательности.
Геннадий: Курящий человек
Ия: Он искал авторучку, а потом спички. Папиросы он вообще не искал. Он их сразу вытащил. Вслед за мундштуком.
Юрасик: Мы никак не могли понять, что он хочет вытащить.
Альвина: Неправда!
Геннадий: Когда человек хочет курить и в то же время писать, он достает все, что нужно для того и для другого. Это, если хотите, логическая неизбежность.
Директор: Но неужели никто из вас не помнит, запер он сейф или нет?
Геннадий: В жизни бывают исторические мгновения, когда на сейф не смотришь.
Директор: Хорошо. Спасибо. Можете идти.
Они выходят из кабинета, гуськом идут через приемную, где добродушный толстяк добродушно шутил с утомленной ласковой Зиночкой, а в углу у шторы неподвижно темнел на них лицом темнолицый, спускаются в свой подвал и начинают обсуждать случившееся.
«Такое несчастье!» – говорит Альвина.
«Я Верещагину верю,- говорит Ия.- Он не стал бы гладить пустоту».
«Он прижимал ее к груди, как букет роз»,- говорит Геннадий.
«Ее? – переспрашивает Юрасик.- Видишь, ты сам говоришь, что он прижимал пустоту».
«Неправда!»- кричит Альвина.
…«Что? – кричит в это же время директор. Он прижимает к уху трубку и свирепо вращает глазами.- Значит, вы нарочно рекомендовали поставить его к печам?»
«Я ничего не утверждаю,- говорит директор же.- Не исключено, что в подсознании у меня грелась эта мысль».
Длинный-предлинный провод от столба к столбу протянулся на тысячи километров, и вот у одного конца этого провода с трубкой в руках сидел директор, и у другого конца – тоже с трубкой в руках тоже директор.
«Вы рекомендовали его к печам,- говорил один директор.- Вы сказали, что на серьезную научную работу он уже не способен».
«Я не кривил душой, уверяю вас,- отвечал другой директор.- Разве вы не убедились сами, что плановой работой он заниматься не умеет? И когда вы сказали, что у вас вакансия начальника опытного цеха…» «К своим печам вы его не подпускали»,- упрекал первый директор, вернее, это был второй, у которого Верещагин работал теперь, то есть Пеликан, а первым был тот, который к печам не подпускал.
«Разумеется,- соглашался не подпускавший к печам.- Я боялся, что он взорвет мне институт».
«Значит, вы решили чужими руками? Вы знали, что Верещагин не удержится…»
«Уверяю вас, лишь гипотетически. Печи – это верещагинский пунктик с давних
«Вы пристроили его к моим печам…»
«И в результате – прошу вас принять мои искренние поздравления с выдающимся научным результатом, достигнутым в стенах вашего института».
«Благодарю. Вы уверены, что Кристалл он сделал?»
«Безусловно. Верещагин из тех людей, которые в конце концов обязательно что-то делают».
«Значит, вы бы ему поверили?»
«Конечно, Верещагин, извините, не псих и не лжец».
«Но Кристалла нет!»
«Верещагин из тех людей, которые, ставя в конце фразы точку, обязательно протыкают бумагу».
«Почему вы так верите в Верещагина?»
«Не забывайте, Верещагин лучший ученик Красильникова. Позвоните Красильникову, он объяснит вам убедительнее».
Между прочим, уже потом, когда наплодили детей, он прозрел.
Жена очень обрадовалась, а сынки и дочки запрыгали от восторга и забили в ладошки.
И стали они жить-поживать и добра наживать.
Если уж делать хороший конец, то по всем правилам.
«Не говорите мне о Верещагине,- сердито сказал Красильников.- Когда я слышу эту фамилию, у меня от обиды начинают дрожать губы».
«Профессор, я нуждаюсь в вашем совете. Скажите, я должен поверить Верещагину?»
«Я мог бы назвать Верещагина бездельником и болтуном…»
«Это ваше мнение?»
«Конечно. Он обещал достать мне самосветящуюся пуговицу. Где она?»
«Я вас понимаю, профессор… Но сейчас речь о другом…»
«О Кристалле? Мне уже сообщили. Я бы его поздравил, но мешает обида. Знаете, сколько я жду? Двадцать пять лет! Я жду уже четверть века. Занятой человек не может столько ждать!»
«Значит, вы слышали о Кристалле? Ну и как?»
«Он мог бы создать его на десять лет раньше, не знаю, что ему помешало. Он и пуговицу давно достал бы, если б был чуточку собранней. Мой медведь уже четверть века живет с одним глазом, хотя не меньше нас с вами хочет видеть мир стереоскопически. Пожалуйста, напомните Верещагину».
«Обязательно. Значит, вы верите в него? Но ведь Кристалла нет!»
«Когда Верещагин дописывает фразу, он обязательно ставит в конце кляксу. Такой он человек. Пусть это вас не смущает».
…«О господи! – сказал директор, положив трубку.- Что за наказание – общаться с людьми!»
«Ну, племянница,- сказал дядя Валя,- вижу, проходит. Книжки читаешь, вчера, как телевизор глядела, слышал, засмеялась в одном месте. Проходит, значит, болезнь твоя?»