Денарий кесаря
Шрифт:
Лицо мое вытянулось, и Валерия засмеялась:
– Взрослым мужчинам не дают сладостей, их кормят – много и сытно. Я заметила, что ты совсем мало ел, центурион! Видно кушанья, приготовленные нашим поваром, не понравились. Придется мне поддержать честь дома!
Я с таким вожделением приник губами к ее руке, что Валерии пришлось отдирать меня за волосы.
– На нас смотрят! – сердито прошептала она.
– Кто? – удивился я.
В это время в зал как раз зашли танцовщицы, взгляды гостей устремились на них.
– Я не о гостях, – пояснила Валерия, отодвигаясь. – Гости пьяны, им не до нас. Но откуда мне знать, кому из рабов муж отсыпает сестерции, дабы тот присматривал за мной? Я не хочу, центурион, чтобы
Я молчал, с горечью думая, что мои дерзновенные мечтания за этим столом были напрасными. Валерия поняла и тихонько прошептала мне на ухо:
– Скоро гости станут гоняться за танцовщицами, я встану и уйду – жене трибуна, почтенной римской матроне, не к лицу такие зрелища. Ты останешься. Когда гости бросятся ловить рабынь, сделай тоже самое. Есть танцовщицы, которые позволяют поймать себя молодым красивым центурионам, – Валерия засмеялась, но тут же голос ее посуровел: – Только не обольщайся – они делают это за деньги. Не вздумай уйти с кем-нибудь! – Валерия так крутанула мое ухо, что я вскрикнул. – Оставь танцовщицу и возвращайся за стол! Пусть все думают, что вы договорились с ней. Начнешь пить, будто бы с радости, в то время как все остальные, кто не поймал, будут пить с горя. Только не увлекайся – потеряешь аппетит, – я понял, что она улыбается. – Побудешь здесь, пока гости не перепьются, сделаешь вид, что сам едва стоишь на ногах и уйдешь.
– Как я найду тебя?
– Не беспокойся…
Скользнувшие вслед за танцовщицами музыканты задули в флейты, ударили в тамбурины – пляска началась. Это было действительно пляска, а не танец: в одних набедренных повязках и ножных браслетах сирийки с медовыми, блестящими от масла телами скакали по залу, вертя бедрами и высоко выбрасывая ноги. Их округлые груди задорно колыхались от прыжков, распаляя подвыпивших мужчин. Со всех сторон слышался грохот отодвигаемых лож – гости вставали, чтобы лучше разглядеть прелести плясуний. Музыка то ускорялась, то замедляла темп; в такие мгновения танцовщицы подходили ближе и скользили вдоль столов, зазывно улыбаясь и протягивая руки к гостям. Я почувствовал, как все естество мое возбудилось и стал сползать с ложа. Валерия больно ущипнула меня за бедро.
– Не забудь! – прошептала сердито.
Музыка умолкла, и в этот миг из-за дальнего стола раздался хриплый возглас:
– Римляне! Похищай сабинянок!
Гости, получив команду, бросились ловить танцовщиц. Музыканты тут же задули в флейты, сопровождаемые дикой мелодией мужчины метались по залу, пытаясь завладеть вожделенными телами, танцовщицы с визгом ускользали. Им это не составляло труда: обильно намащенные тела легко выскальзывали из потных ладоней похотливых самцов, сандалии мужчин скользили по гладкому мрамору пола, гости падали, путаясь в своих тогах. Некоторые после падения не в силах были подняться. Я очумело глянул на Пилата, ожидая, что он прекратит это непотребство, но прокуратор громко хохотал, указывая пальцем на самых неловких. Я понял, что это любимая его забава: прокуратор искренне радовался дикому зрелищу и хлопал отца по плечу, приглашая гостя веселиться вместе. Я глянул влево: ложе Валерии пустовало. Я не заметил, как жена трибуна исчезла. Вспомнив ее наказ, я вскочил с ложа и побежал в толпу. После двух безуспешных попыток схватить сколькие тела, я изменил тактику. Присмотрелся. Танцовщицы летали по залу не беспорядочно, а словно бегали по кругу – по всему было видать, что им такие догонялки привычны. Мужчины пытались бежать следом, но отягощенные вином и едой, в сандалиях они никак не могли успеть за легконогими, босыми плясуньями. Некоторые из гостей, похитрее, пытались рассечь стайку убегавших, хватали прелестниц, но тем на выручку приходило масло.
Я занял позицию у края стола и стал ждать. Навстречу, уворачиваясь от нагонявшего ее кряжистого центуриона, бежала полногрудая плясунья. Прыгнув вперед, я схватил ее поперек тела. Руки мои скользнули по масляной коже, но я предусмотрительно присел. Танцовщица рыбкой взлетела на мое на плечо, где и замерла, плотно схваченная за набедренную повязку. Я встал с добычей, гордо поглядывая по сторонам.
– Отдай! – закричал подбежавший центурион. – Она моя!
– Что ж не поймал ее? – усмехнулся я.
– Ты помешал мне! Отдай!
Горячий бок плясуньи грел мне щеку, я слышал, как она дышит, и заупрямился.
– Не отдам!
– Да я тебя! – центурион зашарил у пояса. – Узнаешь Луция Приска!
– Приск! – раздался позади бас Пилата. – Оставь гостя в покое! Бегать надо быстрее!
Центурион бросил на меня злобный взгляд и отошел. Я опустил добычу на пол.
– Меня зовут Медея! – горячо прошептала мне на ухо плясунья. – Любой раб за сестерций отведет тебя в мою комнату. Приготовь серебряный денарий, и ночью ты захлебнешься от счастья!
"Скажи это Приску!" – хотел вымолвить я, но, вспомнив наставления Валерии, промолчал. Кивнул.
Плясунья убежала, я вернулся к столу.
– Как тебе удалось? – полюбопытствовал Пилат, когда я подошел, и сам же ответил: – Умен! Первым из гостей догадался! Герой! Герою положена награда, и этой ночью ты ее получишь. На Медею еще никто не жаловался! – Пилат захохотал.
Я глянул в зал. Моя удача не осталась незамеченной, и те из гостей, кто был потрезвее, переняли прием. Римляне несли на плечах похищенных сабинянок, те довольно визжали и болтали в воздухе ногами. Аким сумел схватить сразу двоих, одну из танцовщиц он великодушно скинул на руки Леониду, и за дальним столом началось знакомое мне перешептывание. Поскольку на пиру у Пилата рабам возлежать не полагалась, переловленные танцовщицы скоро убежали, застолье продолжилось. Я с удовольствием покинул бы зал вместе с плясуньями, но Валерия велела ждать… От скуки я стал прислушиваться к разговору Пилата с отцом, и сразу понял, что обсуждают они отнюдь не прелести сириек.
– Ты не знаешь этой страны и этих людей! – сердито говорил Пилат. – Иудей станет чеканить монету с ликом императора? Они наши денарии брать в руки брезгуют! Их бог, видишь ли, запрещает изображать людей! И ведь не прикоснулись бы, не вели мы платить подать Риму таким серебром. Знаешь, кто у них самый презренный человек? Сборщик налогов, мытарь по-местному! У нас это почтенная должность, люди готовы на многое, чтоб ее занять, а у них мытарь – изгой. По двум причинам. Во-первых, собирает подать ненавистному императору, во-вторых, постоянно имеет дело с монетами, где этот император изображен. Проклятое племя!..
– В провинции живут не только иудеи, – возразил отец. – Есть греки, римляне.
– Греки сплошь заняты торговлей, а римлян – горстка!
– Не совсем горстка, да и горсть горсти рознь… Помнишь Марка Антония, прокуратор?
– Помню!
– Когда они с будущим Августом делили Рим, Антоний выбрал восточные провинции. Почему?
– Из-за Клеопатры.
– Нет, прокуратор, Клеопатра помогла Антонию эти провинции потерять – вместе с жизнью. Марк Антоний, чтоб о нем не писали, был отличным полководцем и знал, что легионы, расквартированные на востоке, лучшие. С ними он мог завоевать мир.
– Не завоевал…
– Легионы не захотели сражаться с братьями, которых вел Август. А если б захотели, неизвестно, кто правил Римом сейчас.
– Тиберий Цезарь Август! Кто ж еще?!.
– Ценю твою преданность императору и сам его почитаю, потому поручение консула исполню добросовестно.
– Исполнить можно по-разному, – раздражено сказал Пилат. – Что ты станешь делать, если выяснится, что никакого заговора нет, а эти монеты – всего лишь глупые фальшивки?
– Так и доложу Сеяну.