Дэниел Мартин
Шрифт:
— Чего я про этот мерзкий город никак не пойму, так это как им удалось изгнать отсюда всякую естественность.
Она возвращается, останавливается перед ним, сложив руки на груди, смотрит сверху вниз.
— Я хочу сказать, почему все они так её боятся? Почему бы им не принять как само собой разумеющееся, что просто мы — англичане, у нас могут быть какие-то свои собственные, английские… Ох, Дэн!
Она садится рядом, прижимается — ему приходится её обнять, — целует его ладонь и кладёт к себе на грудь.
— Ну ладно. Значит, ты побродил по площадке. Но это же ничего не объясняет. Почему ты… Ну, дальше?
Он смотрит в глубь комнаты.
— Думаю, всё дело в проблеме реальности. Реальность невозможно
12
Шалтай-Болтай — персонаж английской детской песенки-считалочки «Humpty-Dumpty sat on a wall…»: Шалтай-Болтай сидел на стене, / Шалтай-Болтай свалился во сне, / Вся королевская конница, вся королевская рать / Не могут Шалтая, не могут Болтая, Шалтая-Болтая собрать! (Перевод С. Маршака.)
— Предупреди меня, когда надо будет отирать слёзы с глаз.
Он чуть слышно фыркает носом, на мгновение нежно сжимает её грудь и убирает руку.
— Это лишь подтверждает мои слова.
— Кто-то напрашивается на комплименты.
— Ничего подобного.
— Да тебя же ни с кем… Ты и сам прекрасно это знаешь.
— Только по здешним меркам.
— Чушь.
— Знаешь, дорогая, когда тебе…
— О Боже, опять двадцать пять!
Он с минуту молчит.
— В твоём возрасте я мог смотреть только вперёд. А в моём…
— Тогда тебе следует обратиться к окулисту — зрение проверить.
— Да нет, вряд ли. «Коль цену хочешь знать осколкам, спроси руины».
— «Так в этом мы с тобою схожи. Иеронимо бредит вновь». 13
Она отодвигается, усмехается в темноте и грозит ему пальцем:
— Ты просто забыл следующую реплику, верно? Нечего цитатами в актрис швыряться. Может, мы и глупые коровы, но уж драматургию знаем не хуже вас.
— Это сценическая реплика. Не реальность.
13
Иеронимо — герой пьесы Томаса Кида (1558–1594) «Испанская трагедия» (1592).
Она опускает взгляд.
— А ты паршиво выбрал роль.
— Да просто тщеславие навыворот. Всё оглядываюсь на собственные шедевры.
— Ой-вей! 14 Так мы, оказывается, не Шекспир!
— Пожалуй, мне лучше уйти, — тихо говорит он.
Но она заставляет его снова сесть, снова её обнять, прижимается лицом к его плечу.
— Веду себя по-хамски.
— Значит, заслужил.
Она целует его плечо сквозь рубашку.
— Я понимаю, сломалось что-то в душе, руины, осколки… Просто мне больно сознавать, что я всё это усугубляю.
14
Ой-вей! — О горе! (идиш).
Он притягивает её поближе.
— Ты как раз один из тех осколков, которые придают жизни смысл.
— Только… если бы я…
— Мы ведь уже всё решили.
Она завладевает его рукой.
— Расскажи мне. Что такое случилось сегодня?
— Я зашёл в старый павильон, где «Камелот» 15
— Это ещё что такое?
15
Камелот — месторасположения королевского двора легендарного правителя бриттов короля Артура (предположительно V–VI вв. н. э.).
— Вопрос на засыпку.
— А ты попробуй.
— Видимо, дело в средствах отображения. Они искусственны.
— И что же?
— А то, что, если я когда-то надеялся отобразить что-то, не надо было лезть в театр и кино. Они просто… там попирается реальность.
— И что же такое это «что-то»?
— Да Бог его знает, Дженни. Истина о себе самом? История собственной жизни? Получается какой-то отвратительный солипсизм. 16
— Но ты когда-то убеждал меня, что суть всякого искусства — солипсизм.
16
Солипсизм — здесь: признание единственной реальностью только своего «я».
Он молчит, по-прежнему глядя в глубину комнаты.
— Большую часть своей сознательной жизни я потратил, стараясь научиться находить неизбитые слова, делать сцены острыми и живыми. Учился наполнять смыслом паузы между репликами. Создавать других людей. Всегда — других. — Он снова долго молчит. — Будто в меня вселился кто-то другой. Давным-давно.
— Какой другой?
— Предатель.
— Чепуха. Но продолжай.
Он гладит её волосы.
— Путь наименьшего сопротивления. Пишешь: «Комната, средний план, ночь, женщина и мужчина на диване». И покидаешь место действия. Пусть другие будут Дженни и Дэном. Пусть кто-то другой говорит им, что делать. Снимает их на плёнку. Сам ты избавлен от риска. Больше не хочу иметь дело с другими. Только — с самим собой. — Он перестаёт гладить её волосы, шутливо ерошит их. — Вот и всё, Дженни. Я вовсе не собираюсь начать всё сначала. Просто хочу, чтобы ты поняла — мне до смерти надоели сценарии.
— И Голливуд. И я.
— Ты — нет.
— Но ты же хочешь вернуться домой.
— Не буквально. В переносном смысле.
— Так с этого мы и начали. Пиши воспоминания.
— Я придумал слишком много бумажных персонажей, не стоит добавлять в этот список ещё и самого себя. Всё равно вышло бы одно враньё. Не смог бы правдиво отобразить реальность.
— Тогда напиши роман.
Он фыркает.
— Почему — нет?
— Не знал бы, откуда начать.
— Отсюда.
— Дурочка.
Она отодвигается подальше, подбирает под себя ноги, сидит, задумчиво его разглядывая.
— Нет, серьёзно.
Он усмехается:
— Начать с бредовых признаний немолодого мужчины, в период климакса оказавшегося с молоденькой и голенькой звездой экрана в стране Гарольда Роббинса? 17
Она запахивает кимоно.
— Это гнусно. Сказать такое о нас обоих.
— Пресытившись сексом и пытаясь вспомнить, что ему было известно из Аристотеля, он попытался вкратце изложить теорию…
17
Гарольд Роббинс — современный американский автор популярных романов с большим количеством эротических сцен.