Дэниел Мартин
Шрифт:
— Никакая я не звезда экрана. Я — твоя Дженни.
— Которая к тому же невероятно терпелива со мной.
— Деньги у тебя есть, так что временем своим ты можешь распоряжаться как угодно.
— Совесть у меня не чиста: вся дохлой рыбой провоняла.
— А это что должно означать?
— Слишком много дохлых рыбин пришлось выпотрошить, чтоб хоть одну живую правдиво описать.
— Значит, у тебя рука набита. Не пойму, чего ты боишься? Что теряешь?
— Боюсь променять шило на швайку. Потерять и последний клок.
— Клок?
— Шерсти.
Она молчит, думает, смотрит внимательно.
— Это что, всё из-за последнего сценария?
Он отрицательно качает головой:
— Скука смертная их писать, но я их могу сочинять хоть во сне. Как компьютер.
Он поднимается, снова подходит к окну. Она поворачивается на диване, глядит ему в спину. Помолчав с минуту, он продолжает уже более спокойно:
— Раз уж ты сбежал, Дженни, пути назад тебе нет. Вот и всё, что я хотел сказать. Пытаться… Пустые мечты. Всё равно что хотеть вернуться в материнское лоно. Повернуть время вспять. — Он оборачивается к ней, усмехается в темноте. — Ночные бредни.
— Это просто пораженчество. Всё, что тебе надо сделать, — это записать наш разговор. Как есть.
— Это уже последняя глава. То, чем я стал.
Она опускает глаза. Молчит. Пауза. «Перебивочка», как говорят на студии.
— Билл тут на днях распространялся про тебя. Почему ты за режиссуру никогда не берёшься.
— И что же?
— Я ему объяснила. Как ты мне.
— А он что?
— Довольно проницательно заметил, что порой стремление к совершенству на поверку оказывается лишь боязнью провала.
— Как мило.
— Но ведь и правильно?
Он смотрит сквозь тьму на её полное упрёка лицо, усмехается:
— Думаешь, если обозвать меня трусом, это поможет делу?
Она медлит с минуту, потом поднимается с дивана, подходит к нему, коротко целует в губы; заставляет сесть в кресло у огромного окна; опускается на пушистый ковёр перед ним, опирается локтями о его колени. Слабые отблески падают на её лицо: за окном светится городское небо.
— Давай мыслить позитивно.
— Давай.
— Моя шотландская прабабка была ясновидящей.
— Ты мне говорила.
— Это не последняя, а первая глава.
— А дальше?
— Что-нибудь произойдёт. Откроется окно. Нет, лучше — дверь. Калитка в стене.
Она отодвигается, складывает руки на груди, закусывает губу: играет сивиллу.
— А за калиткой?
— История твоей жизни. Как она есть.
Он устало усмехается:
— И когда следует этим заняться?
— Теперь же. До того как… Ты ведь всё равно поступишь так, как решил… До того как каждый из нас пойдёт своей дорогой. — Усмешка покидает его лицо. — Ты ведь сможешь воспроизвести наш разговор? Это очень важно. Обязательно надо его запомнить.
— Я решил, что мы должны расстаться только потому, что люблю тебя. Это ты понимаешь?
— Ты не ответил на мой вопрос.
— Вряд ли смогу.
— Тогда я попробую записать хоть что-то. Завтра. Между съёмками. Только самую суть.
— И суть проблемы?
—
Они молча смотрят друг на друга. Потом он тихо произносит:
— Господи, как же я ненавижу ваше поколение!
А она улыбается ему, словно ребёнок, которого только что похвалили; она так растрогана, что в конце концов ей приходится низко наклонить голову. Он протягивает руку, ерошит ей волосы; делает попытку встать с кресла. Она его останавливает:
— Подожди, я с тобой ещё не покончила.
— Сумасшедшая девчонка. Тебе надо выспаться.
Она поворачивается к столику с телефоном, что стоит у неё за спиной; не поднимаясь с колен, зажигает лампу; стаскивает на пол толстенный телефонный справочник Лос-Анджелеса, рассматривает обложку; потом оборачивается и задумчиво смотрит на Дэна. Он сидит на краешке кресла, готовый подняться и уйти.
— Дженни?
Она снова опускает глаза.
— Что-нибудь уникальное. Ни на что не похожее.
Она открывает справочник, наклоняется пониже — шрифт слишком мелкий.
— Бог ты мой, да тут ни одной английской фамилии нет!
— Скажи, пожалуйста, что такое ты делаешь?
Но она молчит. Вдруг переворачивает справочник, смотрит самый конец, быстро листая страницы; останавливается, вытягивает шею: что-то нашла; радостно ему улыбается:
— Эврика! Вольф.
— Вульф?
— Нет, Вольф, «о» в середине. Как в слове «волк». Одинокий. — Она проводит пальцем по странице — до самого низа. — Ага. Вот. «Эс». Очень гибкая буква. Альтадена-драйв. Понятия не имею, где это.
— За Пасаденой. И если ты…
— Умолкни. «Стэнли Дж.». Не годится.
Она захлопывает справочник, окидывает Дэниела взглядом, как барышник — лошадь сомнительных достоинств, указывает на него пальцем:
— Саймон. — Складывает руки на груди. — Как в том стишке. 18 Поскольку ты тоже простачок. А «Дж.» можно опустить.
Он пристально рассматривает ковёр на полу.
— Тебя давно не шлёпали по попе?
— Но ты же не можешь использовать в романе своё собственное имя! Тем более что оно такое скучно-добропорядочное. Кому может понравиться герой по имени Дэниел Мартин?
18
Имеется в виду детский стишок «Саймон, Саймон, простачок…» («Simple Simon met a pieman…»).
Они привыкли пикироваться, часто менять направление разговора, привыкли к словесным ужимкам и прыжкам; но он отвечает мягко:
— А мне он иногда нравится. В самом деле.
Она складывает руки на коленях, вся — искренность и невинность:
— Она просто напрашивается на посвящение. Всего-навсего.
Он встаёт с кресла:
— Она напрашивается на то, чтобы получить по заслугам. Если она сию же минуту не окажется в постели, завтра на съёмках её ждёт хороший нагоняй за тёмные круги под глазами.