Денис Давыдов
Шрифт:
– Чем же потчуешь ты своих молодцев?
– А чем Бог пошлет. Ежели есть под рукой ржаной хлеб с солью да водица из ручья, и то благодать. Про горячую пищу нередко приходится забывать, ибо для нее необходим огонь. А его-то и нельзя порой разводить. Не то неприятель заподозрит близость партии...
– Где ж ночуете?
– О теплом ночлеге тоже не помышляем. По большей части партизан ночует в седле. Покров для него – небесный свод, а земля – постель.
– Как, по твоему разумению, для какого рода воинской службы в особенности хороши партизаны?
– По-моему, Михаил Илларионович, нет им
– А какова роль добровольных партизан?
– Наряду с присяжными партизанами – гусарами да казаками, как в моей партии, несть числа добровольным!
Скажем, предводитель уездного дворянства Семен Яковлевич Храповицкий, о коем я упоминал прежде в письме своем на ваше имя. Сей почтенный старец развернул неусыпную деятельность в Юхновском районе. Или, к примеру, в Богородском уезде крестьянин Герасим Курин. Тот сплотил вокруг себя отряд в пять тысяч пеших и пятьсот конных. Действуя скопом, богородцы нанесли ощутимый урон врагу. А старостиха Василиса Кожина объединила в свою партию баб и подростков. Вооружив их косами да вилами, она учинила внезапные облавы на мародеров. Словом, много в народе нашем героев, кои передадут потомству свои добрые дела и имена.
– Да, не обеднела Русь-матушка на героев! Вечная память славным солдатам войны в крестьянских кафтанах, кои сложили головы свои за Родину в годину тяжких испытаний!
По окончании беседы Михаил Илларионович похвалил стихи Давыдова и пригласил гостя к обеденному столу.
За трапезой Денис Васильевич попросил у главнокомандующего представить своих соратников к наградам.
– Бог меня забудет, если я вас забуду! – ответил ему на эту просьбу Михаил Илларионович и велел подать записку об отличившихся.
Давыдов протянул Кутузову заранее приготовленную бумагу. В ней были упомянуты поименно все доблестные партизаны.
Взволнованный от встречи с фельдмаршалом, Денис Васильевич возвратился в свой отряд, где его ждал еще один сюрприз. Среди казаков он увидел брата Евдокима, который освободился из плена, подлечил раны и служил теперь в кавалергардском полку.
Разлученные войной братья крепко обнялись и троекратно расцеловались. Евдоким Васильевич воскликнул:
– Слава о твоих налетах, Денис, гремит по всей армии! Вот и теперь, разыскивая твою партию, не раз слышал от мужиков весьма лестные отзывы о тебе.
Далее брат поведал Денису Васильевичу:
– Матушка и сестра Сашенька покинули Москву незадолго до прихода туда французов. Они направились в Курскую губернию, в имение покойного батюшки, деревню Денисовку. Да, знаешь ли, что наш Левушка отличился при Бородине? Он мечтает пойти по твоим стопам...
– Неужто по моим?
– А как же! У многих на устах доблесть твоя партизанская! Знаешь, Денис, недалеко от деревни, где стояла в ту пору наша дивизия, – с грустью вспомнил Евдоким Васильевич, – верст за шесть от нас, горела Москва. Сумевший бежать от страшного пожара узник столицы рассказал мне, как на его глазах занялась огнем
– Погоди, вскорости за все рассчитаемся с недругом, за все ему сполна воздадим – и за Москву-матушку, и за грабежи-погромы, и за отчий дом, – с твердой решимостью молвил старший брат.
Внезапно Евдокима Васильевича окликнули. Время встречи окончилось.
Братья крепко обнялись на прощанье.
День ото дня партизанская война ширилась, нанося французам все больший урон.
Начальник главного штаба наполеоновской армии маршал Бертье, напуганный внезапными и опустошительными налетами партизан, послал Кутузову жалобу, где сетовал на то, что русские употребляют незаконные, «варварские» способы ведения войны. На послание одного из ближайших сподвижников Бонапарта фельдмаршал ответил неколебимо: «Народ наш разумеет сию войну нашествием татар и, следовательно, считает всякое средство к избавлению себя от врагов не только не предосудительным, но похвальным и священным... Трудно обуздать народ, оскорбленный всем тем, что перед ним происходит, народ, который в продолжение 200 лет не видел войны в недрах своего Отечества, народ, готовый за него погибнуть и не умеющий различать принятые обычаи от тех, кои отвергаемы в обыкновенных войнах».
Меж тем пожар московский продолжал свирепствовать. Вначале в столице вспыхнули предместья, потом запылал город, наконец пламя добрались до Кремля.
Очевидец опустошительного бедствия древнего города, французский подданный Луи-Арманд Домерг, свидетельствовал:
«...Небо исчезло за красноватым сводом, прорезываемым во всех направлениях искрящимися головнями. Над нашими головами, под ногами – всюду, кругом – ужасно ревущее пламя. Сила ветра, разряженность воздуха, происходящие от жара, производили ужасный вихрь... Пожар приближался к Кремлю. В полдень огонь показался в дворцовых конюшнях и в башне, прилегавшей к Арсеналу. Несколько искр упало на двор Арсенала... Опасность велика. Бросились предупредить императора, который явился на место происшествия. Ему представили одного поджигателя, схваченного под окнами на месте преступления. Пылая гневом, Наполеон обратился к нему:
– Вы безумец! Что вы делаете?
– Мы исполняем священный долг, – ответил русский фанатик».
Тридцать пять дней Бонапарт пробыл в пылающей Москве, но так и не дождался желанных ключей от города. День за днем он наблюдал резкое падение дисциплины в армии: солдаты и офицеры занялись грабежом. Заподозрив, что попал в столице России в западню, император решил: дальнейшее промедление грозит его войску гибелью. Посему он немедля начал вести переговоры о мире с русским царем. Однако все его предложения остались без ответа.
7 октября Бонапарт покинул Москву, зловеще процедив сквозь зубы:
– Я ухожу, но горе тем, кто станет на пути моем...
Разгневанный император приказал маршалу Мортье взорвать Кремль и с десятитысячным гарнизоном двигаться вслед за армией в Калуге.
Темной ночью 10 октября в Белокаменной прогремело несколько оглушительных взрывов, от которых содрогалась земля. Французские минеры подорвали Арсенал, часть кремлевской стены, а также Петровскую, Водовзводную, Никольскую и Боровицкую башни.