Депрессия

Матвеева Анна Александровна

“Пагода”, столом, покрытым красной скатертью.

Ресторан уже работал, несмотря на ранний час – Шалиманов привычно взглянул на часы, но не сразу понял, что уже перевалило за полдень.

Миловидная девушка-официантка, китайская ничуть не более самого

Шалиманова, довольно быстро поднесла посетителю пухлое меню, которое было пролистано с отвращением и откинуто в сторону. Шалиманов – максимально брезгливым тоном – потребовал стакан водки и какие-нибудь пельмени, пусть даже китайские.

В зале громко орало Аленино радио, между песнями

вклинивались рекламные блоки идиотического содержания, и, конечно, Алена рассказывала обо всяких городских новостях. Сообщила между прочим, что в городе появился сексуальный маньяк, который перерезает жертвам глотки – в Аленином хрипучем голосе сквозило нечто вроде удовольствия, когда она пугала радиослушателей. Шалиманов вынужденно слушал, как Алена обещает разыграть в следующем часу два билета на какой-то дебильный концерт.

От водки депрессия нисколько не уменьшилась, но даже наоборот.

Шалиманов попросил еще сто пятьдесят и позвонил Коле Малявину, чтобы сегодня не ждали – депрессия! Коля сочувствовал, предлагал приехать, но Шалиманов отказался. Принесли пельмени – скверного вкуса, зато горячие. Шалиманов не очень-то и хотел есть, поэтому склевал несколько пельменей и отодвинул тарелку в сторону. Содержимое немедленно покрылось слоем прозрачного жира.

После нового водочного удара депрессия отступила в сторону и призадумалась.

Шалиманов мучительно старался развеселиться и даже позвонил с мобильного Алене, чтобы поучаствовать в ее дурацком конкурсе. Но к общению с ведущей Шалиманова не допустили, потому что водка явственно звучала в его голосе.

Последние сто пятьдесят, и ухожу, решил про себя Шалиманов. Алена тем временем смылась из эфира, и место ее занял отвратительный хлыщ по фамилии Груздев – этого хлыща Шалиманов прямо-таки терпеть не мог, потому как ревновал к нему Алену. Кроме того, хлыщ обладал хорошо поставленным голосом, который вызвал у Шалиманова новый и теперь уже просто непереносимый приступ депрессии.

Покинув “Пагоду”, Шалиманов ненадолго постоял на улице, привалившись к фонарному столбу. Ему хотелось сразу нескольких вещей, взаимо при этом исключающих. Шалиманову хотелось домой, к Алене, уснуть и выпить еще.

Но главное – чтобы депрессия отступила.

Шагая по мостовой в никому не известном направлении, Шалиманов грустно и удивительно логично для пьяного размышлял. Причин для депрессии – нет, а депрессия – есть. Чего же не хватало Шалиманову?

Чего может не хватать человеку, чьи желания давным-давно исполнились?

Вскоре на пути вырос еще один краснофонарный ресторанчик, и владелец сети русских закусочных шагнул в него без всяких сомнений. Очередная девушка принесла Шалиманову очередной стакан водки, но радио здесь, к счастью, не слушали. Из колонок долетала звенящая китайская музыка, и дрожащие женские голоса суетливо выпевали на самых верхах.

К вечеру количество китайских ресторанов, посещенных Шалимановым, перевалило за все приличествующие текущему моменту показатели, не говоря уже о количестве

выпитой там водки. Дважды Шалиманов пытался поесть и дважды не смог проглотить ни кусочка.

Жена звонила восемь или пятнадцать раз (Шалиманов точно не помнил) и ругалась, что он забыл о каких-то гостях, которые уже давно пришли и ждут хозяина в гостиной. При мысли о своей гостиной, по периметру обтянутой неяркими туркменскими коврами, Шалиманову стало совсем скверно, и он мычал, что приехать не может, потому что совещание.

Еще звонил Коля Малявин и опять предлагал приехать. Шалиманов снова отказался.

Алена позвонила в тот самый момент, когда Шалиманов отключил мобильник, поэтому с ней поговорить тоже не удалось.

Ровно в девять часов вечера Шалиманов стоял перед входом в городской зоопарк. Волосы у него были всклокочены, английские туфли обильно забрызгались грязью и ничем теперь уже вообще-то не напоминали английские, а подмышку леденила бутылка “Кристалла”.

Зоопарк был, конечно же, давно закрыт, но Шалиманову все равно очень хотелось его посетить. Поэтому он стал биться об ограду плечом, стараясь, впрочем, уберечь водку от разбития и пролития.

Через минуту из ворот зоопарка выглянул чернобородый человек в джинсах и вежливым, практически литературным, языком поинтересовался, какого, в сущности, рожна надо здесь Шалиманову?

Шалиманов сказал честно, что он бизнесмен в депрессии, целый день пьет и теперь чувствует в себе неодолимое желание посмотреть на спящих зверушек.

Несмотря на внешний вид Шалиманова и его заплетыкивающийся язык, все сказанное им звучало достаточно убедительно, кроме того, в поле зрения сторожа попала огромная бутыль водки, и он махнул рукою, пропустив Шалиманова на территорию.

В уютной каптерке сторож и Шалиманов довольно быстро нашли общий язык, ибо оказалось, что и сторож на самом деле не так-то прост. На самом деле он работает сторожем не по велению души, а по велению души он вообще-то писатель. Сторожа звали Иван Карлович Граубе, был он хоть и не юн, зато активен, как сперматозоид, и страстно мечтал прославиться в литературе. Год от года сочинял Иван Карлович рассказы и повести, аккуратно складывал их в конверты и отправлял в редакции, получая впоследствии обидные отказы или не менее обидное молчание.

Иван Карлович не унывал и, потирая лысину, украшенную по диагонали длинным “локоном страсти” (все, что уцелело от прежней шевелюры), искал новые сюжеты, по-рыбачьи вылавливая их из ревущего потока городской жизни.

Появление Шалиманова Иван Карлович воспринял как перст судьбы и теперь торопливо запоминал малейшие перипетии жизни нового знакомца, вбирал детали, впитывал все до самой ничтожной ненужности.

Шалиманов жаловался Ивану Карловичу на депрессию и громко вопрошал сторожа, почему она выбрала своей мишенью именно его – удачливого в работе и быту коммерсанта? Неунывающий Иван Карлович впустую тратил весь свой оптимизм, пытаясь утешить Шалиманова. Водка убывала.