Дерево дает плоды

Голуй Тадеуш

Я бросился вниз, поймал его еще у проходной.

— Кто вас просил? Уезжайте! — сказал я. — Сейчас тут не показывайтесь.

— Фыо, вы что, владельца завода замещаете? Был звонок. Задержали агитаторов?

— Каких агитаторов? Подождите, свяжемся с комитетом, не выгружайтесь.

Охрана уже отворила ворота, но из машин еще никто не высаживался. Я приказал закрыть ворота.

— Не драться же мне? — буркнул стражник. — Сами видите, что делается.

Я забежал в проходную и позвонил Шимону. Его не было. Соединился с секретарем, рассказал, что произошло, и передал трубку офицеру. Я наблюдал за его лицом, пока он выслушивал секретаря. Да, это он изводил меня в больнице, когда мы дожидались в дежурке, не придет ли в сознание тетушка.

— Дело ваше, но у меня есть свой

приказ, — закончил он разговор.

Машины уехали, но я слышал, что они остановились за стеной складской площади, у железнодорожных ворот, а офицер заявил, что ему будет весьма приятно, если я проведу его к себе.

Он уселся за моим столом, вытащил из кармана листок с фамилиями и попросил личные дела значащихся в его списке людей.

— Вы, товарищ Лютак, не разбираетесь, как я вижу, в классовой борьбе. Вам кажется, что такая забастовка вспыхивает сама по себе, как грипп, что никто ее не готовит, — говорил он, одновременно просматривая личные дела. — А речь Черчилля в Фултоне, надеюсь, знаете? О кампании империалистов в пользу третьей мировой тоже знаете и не догадываетесь, кому и зачем нужна эта стачка? Как раз на заводе имени Яна Лютака — в красной цитадели?

— Что вы мне тут рассказываете о Черчилле, ведь не он… — Я прикусил язык.

— Он, не он, скоро увидим кто. Убийцы Терезы Лютак.

Я подпрыгнул на стуле. Он говорил серьезно, поэтому молено было полагать, что это не риторическая фигура, а конкретный факт.

— Позовите Юзефовича, — распорядился офицер, а когда тот пришел, прямо спросил его, кто бросил призыв бастовать.

— Не знаете? — удивился он. — А эти?

Офицер назвал несколько фамилий старых рабочих и двух молодых. Да. Двух молодых. Ведь он сказал: убийцы Терезы.

— Что они делали сегодня утром?

Юзефович заколебался, смотрел желтыми глазами то на меня, то на офицера, чуть горбясь и поглаживая щеку тыльной стороной ладони, наконец сказал, что они были в толпе и кричали. О забастовке. Что рабочих морят голодом. Что нет картошки. И что большевики губят страну.

— А о войне не кричали? Или что вернутся «наши» и наведут порядок? Вспомните. Подобные настроения ширятся после речи господина с сигарой, который нападает на Польшу, а немцев жалеет.

— После той речи спекулянты все магазины обчистили, — почти крикнул Юзефович. — Кому эта война нужна? Но ничего такого я не слышал.

— Надеюсь, знаете о том, что эти двое, — офицер подсунул мне листок, — были в боевой фашистской дружине, а этот старик всегда ругал коммунистов?

Я вспомнил: оба парня входили в боевую дружину социалистов, но в делах я не нашел ничего такого, о чем упоминал офицер.

— Неправда, — сказал я, — не эти двое убили Терезу.

— Глупец, — буркнул офицер, — это одна и та же банда выродков, способных на все, это одна и та же рука, независимо от того, кому она принадлежит. Надо ее отсечь, отрубить. Ступайте, Юзефович, а мы тут послушаем этих господ.

Зазвонил телефон. Охрипшим голосом Шатан сообщил, что собрание проходит нормально и что меня выдвигают в состав делегации.

— Хорошо, — сказал я. — Согласен, только составьте разумную программу.

— Ясное дело. Самое главное — послать людей за продовольствием и станками. Можно обещать?

— Вы секретарь, а не я, но думаю, что можно.

— А теперь пригласите в порядке очереди по это му списку, — сказал мой гость, когда я положил трубку, потом спокойно добавил: — Но сперва поговорим с глазу на глаз. Немножечко на сей раз о вас лично. Право, странный вы человек, трудно вас раскусить. Облачились в легенду, разгуливаете с ней даже по будням и не боитесь, что этот наряд обветшает, а людям примелькается. Как видите, на меня это не производит ни малейшего впечатления, напротив, я мог бы вас скрутить и представить веские доказательства, кто вы такой. У вас неплохое воображение, поэтому слушайте: Роман Лютак укрывал у себя «Юзефа», но испугался и сообщил гестаповцам или полиции, только, на его беду, «Юзеф» почуял недоброе и скрылся, а гестаповцы, разозлившись, посадили супругов Лютак. Спокойно, спокойно. Продолжим. Что с ними было в тюряге, никто доподлинно не знает, кроме них самих, никто

этого собственными глазами не видел, следовательно, они могли попросту выдумать страшную сказочку, чтобы скрыть нечто некрасивое. Донос на «Юзефа», например. Все-таки Роман Лютак поехал в лагерь, а его супруга — домой. Супруга же, как выяснилось, в благодарность за освобождение сотрудничала в гестапо, что как-нибудь удалось бы доказать при наличии хотя бы крупицы доброй воли. Супруг же, гм, выражаясь деликатно, спасал собственную шкуру. Ясно. Там было страшно, поэтому удивляться нечему. Пан Роман мог знать, что поделывает его семья, отец, тетушка, и то же самое могла знать пани Лютакова. Пан Роман мог об этом донести, особенно когда его избивали после побега Шимона Хольцера. Он был способен на многое. Даже кого-то Там пристукнул. А потом пан Роман возвращается на родину. Устанавливает определенные контакты, и не с кем попало, передает вымышленное сообщение — вспомним историю с лондонским радио, — живет у тетушки, активистки, которая ему доверяет и располагает хорошей и полезной информацией. Пан Роман подставляет ножку неким гражданам, которые не устраивают его и кого-то еще, об этом узнает тетушка, а может, и не только об этом: человек иногда выдает себя совсем невзначай, значит, тетку надо убрать. Какая захватывающая картина! А потом получает местечко благодаря слепоте и наивности некоторых людей, именно на заводе, где стоит заниматься крупным вредительством. Остается только один вопрос: для кого? Для кого заметки, сведения и вся тщательно продуманная игра? Но и на этот вопрос можно найти такой ответ, который все объяснит.

Я сидел, онемев. Сначала даже испытывал благодарность к человеку, который помогал мне освободиться от прошлого, однако вскоре, увидев себя таким, как он меня представил, я окаменел. В ту минуту некогда было вставлять реплики и доказывать, что, мол, то и это не вяжется, что одни данные противоречат другим, поскольку их мнимая логичность, казалось, вытекала из неведомой предпосылки, которая отрицала возможность иного истолкования. Ведь обоснований не хватало не этому фантастическому обвинению, а мне, тому, что могло бы его парировать. «Мое» представлялось легендой, «его» — фактами. Но страх, лишивший меня дара речи, не был страхом за жизнь, судьбу, будущее, а проистекал из констатации, что такая перелицовка правды вообще возможна, что факты, вывернутые наизнанку, выглядят более правдоподобными. И что так могло быть.

— Жуткая у вас манера шутить, — прошептал я, когда он закончил. — Вам бы снимать фильмы ужасов или колдовать, превращая людей в животных и наоборот.

— Вы говорите о власти над фактами, — спокойно произнес офицер. — Разумеется, это приносит большое удовлетворение по нынешним временам. Но вас не интересует, откуда мне известно, например, о ваших перипетиях, а также о вашей жене?

— Не интересуюсь, потому что знаю. От Дыны, от инженера Фердинанда Сурдыны.

— Как вы сказали? Фердинанд Сурдына? Правильно говорю?

Он записал в блокноте, а я уже сожалел о своей торопливости. Он же мог этого не знать, ведь и Дына эту сплетню, поганую сплетню о Катажине, должен был от кого-то услышать, наконец, они могли получить обыкновенные анонимки.

— Почему вы считаете, что об этом сообщил тот инженер?

— Не знаю, будьте любезны, оставьте меня в покое, если это не допрос. Это не имеет никакого отношения к делу, к нехватке картофеля, пустым магазинам, сообщению о замене денег, закрытию столовой, поджигательской речи Черчилля, падежу свиней в подсобном хозяйстве, простою на производстве и так далее. Плевые выдумки и анонимки. Есть конкретные обвинения — выкладывайте на стол, игра в кошки-мышки не по мне. А Катажину не трогайте, ладно?

— Хорошо, — согласился он добродушно. — Но в таком случае еще один вопрос. Извините, что щепетильный. Почему вы не вернулись к жене, хотя и бывали у нее?

— Знаете что, покажите-ка свое удостоверение, будьте любезны, я даже не знаю, с кем имею удовольствие беседовать.

— Правильно. Всегда требуйте удостоверение. Развелось множество провокаторов. Позавчера какие-то типы, прикидываясь нашими, вырезали целую еврейскую семью.

Я прочел имя и фамилию: Ян Посьвята, и сказал возмущенно: