Дерево Иуды
Шрифт:
– Когда?
– Не знаю. Мне нужно остановиться у вас на несколько дней, пока не найду работу.
– Ой, с работой у нас туго! – замахала она руками. – Максим-то Веркин уже полгода себе подыскать ничего не может. Вот ещё и он на шее сидит. А ведь он – парень с высшим юридическим образованием. Юристом раньше по фирмам работал. А сейчас пьёт он, сильно пьёт. До первого гонорара работает, а потом запой на полгода. – Она вдруг строго посмотрела на Андрея. – А у тебя с этим как? Отец раньше писал, что ты с наркотиками связался. А это, наверное, ещё хуже?
Андрей молчал.
– Мне ведь даже сегодня тебя покормить нечем.
Свалившийся на её голову племянничек вытащил все оставшиеся у себя
– Я, дорогая тётя, от суда убегаю неправедного, – устало проговорил Андрей. – Никому из соседей не говорите, что я к вам приехал, чтобы толков лишних не было. Пойду помоюсь и попробую заснуть, очень устал в дороге. Откровенно говоря, я ещё не совсем выздоровел. Болел.
Взяв деньги и пересчитав их, тётя немного оживилась.
– Иди-иди, – засуетилась она. – А я пока в магазин сбегаю. Что-нибудь к обеду куплю. Полотенце бери любое. Все чистые. Только кран с горячей водой на полную не открывай. Может отвалиться. В общем, ушла я. Да этим обормотам чего-нибудь куплю. А то Маркизушка мой меня точно сожрёт скоро.
Андрей вытащил из своей сумки полотенце, зубную щётку и станок для бритья и поплёлся в ванную. Все предметы личной гигиены он теперь носил с собой – не дай бог, кто-нибудь случайно воспользуется станком для бритья или зубной щёткой! Отныне любая гигиеническая халатность с его стороны могла обернуться смертным грехом.
После получасового отмачивания в горячей воде он едва сумел вылезти из ванны; однако собрался с силами и заставил себя, что называется, от греха подальше, ванну тщательно вымыть. Надежда Николаевна ещё не вернулась из магазина. Андрей осмотрел квартиру. В однокомнатной хрущёвке всё казалось каким-то узким и маленьким. Единственная приличная у тётушки вещь из мебельного гарнитура, красивый сервант с золочеными окантовками, был почему-то закрыт на большой и нелепый с виду висячий замок. «Ко встрече со мной, что ли, готовилась на таком высоком уровне? – недоуменно пожал плечами Андрей и рассмеялся. – Иначе зачем амбарный замок в квартире? Ну, тётушка, любительница кошек! Наверное, боится, что я у неё что-нибудь украду и пущу это в столицу Австрии… вену?! А, впрочем, у неё ж другой племянничек есть, похожий. Как видно, научена горьким опытом общения с братцем-алкоголиком Максимом, сыном тёти Веры… Да, генетика, наследственность, кровь… волчья…».
На стене висел огромный портрет тётушки в молодости, написанный маслом на холсте, очевидно, каким-то очень бестолковым непрофессиональным художником. Тётю Надю он приукрасил до… безобразия, сделал лицо кукольным и ненастоящим. В портрете, конечно, угадывалось некоторое сходство с натурой, но в целом была такая лубочная мазня, которую можно было простить разве что влюблённому юноше. А впрочем… Влюблённость предполагает стремление к гениальности, всплеск эмоций, порыв к вечности. Здесь же был обыкновенный куриный бульон, разновидность сериальной пошлости, плоскостопие таланта, запечатлённое в произведении искусства. Андрей решил непременно расспросить тётушку об авторе этой картины. Однако то, что лицо Надежды Николаевны в молодости было совсем иным – жизнелюбивым, весёлым, открытым, – это он помнил ещё по фотоальбому отца. Как-то Андрей даже забавлялся тем, что сравнивал фотографии одного и того же человека в разные периоды его жизни и прослеживал любопытный закон: почти все лица к старости как будто мельчали. В них появлялось что-то недостойное, мелкое, неприглядное. Куда-то исчезал волевой подбородок, бесследно пропадал открытый и смелый взгляд, в линиях губ было всё меньше решительности… это, как правило, у мужчин. А у женщин просто исчезала всякая индивидуальность. Красавицы налитые сморщивались и высыхали подобно оставленному без почвенной влаги плоду фруктового дерева. Дурнушки так и оставались дурнушками. И если сравнить два женских лица этих двух категорий, то к концу жизни у обеих категорий тип был один – старческий. Да. На примере семейных фотоальбомов, считал Андрей, можно было доказывать теорию Дарвина о бесконечной приспособляемости всех живых организмов. В своё время эта теория пугала Волкова… но только в своё время. Наркомания наполовину перенесла его в ту область жизни, где действовал закон джунглей – не выживешь, если в какой-то момент не превратишься в волка. Вот и научился он, когда это было необходимо, оборачиваться зверем. Хотя всякий раз, когда он проделывал над собой это, чувствовал, что насилует своё естество. Естество у него было другое – человеческое, а образ жизни – волчий.
Андрей ещё раз с усмешкой взглянул на амбарный замок. В самом деле, приедь он к тётушке года три назад, то первым делом обшарил бы кухню: у старых одиноких тётушек там почти всегда хранилось фамильное столовое серебро. Однако сейчас, несмотря на физическое недомогание, он приехал сюда иным. Ему хотелось побороть своё прошлое, сделать его не таким режущим сердце, утихомирить боль, рвущуюся фонтаном из скопища грехов, тупиковых ситуаций, озлобленности против мира и ненависти к человеку вообще. Забыться на время с помощью лекарства лживого, ненастоящего, лишь приглушающего боль, он умел. Но не было в этом умении и капли того, что ведёт к исцелению. Когда у человека что-то очень сильно болит, у него есть два пути – унять эту боль с помощью наркотиков и думать, что исцелён; или найти толкового врача и действительно исцелиться, даже если для этого потребуется лечь на хирургический стол под скальпель. Однако память о прошлом была ещё слишком свежа и не отпускала его, и ненависть к людям тоже не отпускала. Андрей понимал, что для исцеления от этой ненависти потребуется время, много времени, ни одна запущенная болезнь не лечится быстро. Это только в сказках бывает, когда, прыгнув сначала в кипящее молоко, а затем в ледяную воду, человек исцелялся до обновления своего существа. В реальности было иначе. Исцеление – путь долгий, и Волков, несмотря на свою наполовину звериную кровь, понимал это Человеческим естеством, понимал ясно и был готов действовать. Мало-помалу, по капельке… что-то будет меняться, меняться будет он сам. И это несмотря на то, что он дошёл до последней черты, за которой уже была видна смерть. Диагноз?! Что ж, Волков выживет, несмотря ни на что, выживет, потому что он так устроен!
Сейчас у него было странное чувство, будто бы он куда-то очень быстро бежал, бежал, убегал от кого-то, от самого себя, останавливался лишь за тем, чтобы оглядеться и зализать свои раны, и снова бежал, бежал, бежал… и вот уже финишная черта появилась. И он остановился и понял, что за чертой – погибель. А что такое смерть, он не знал, он видел её, чувствовал шкурой волка, сам не раз погибал, но не понимал смысла смерти как явления жизни, а ведь это было явление, сравнимое разве что с рождением человека, быть может, ещё более глубокое – не понимал этого, а потому боялся. Ужасно не хотелось влететь туда на полных скоростях. Хотелось несколько последних шагов пройти, подумать, посмотреть по сторонам, если хватит мужества и опыта – оглянуться назад, осмыслить, наконец, просто отдышаться и отдохнуть, как перед дальней и неизведанной дорогой. И больше уже не наматывать штрафных кругов, хватит! Хотя он свой счёт ещё не оплатил, довольно бояться! Нужно пробовать жить… жить! Жить! Жить!
Когда тётушка пришла из магазина, Андрей смотрел телевизор. Шёл какой-то очередной карнавальный сериал о любовных переживаниях людей с другим цветом кожи, но Андрей тупо смотрел в экран старенькой «Чайки» и думал о своём.
– Я вот тут по дороге что обмозговала, – начала она с порога. – Если тебя разыскивает милиция, то как же ты устроишься на работу? Тебе же нужно прописываться, а сейчас в мире-то вон что творится! Сведения обо всех, кто приезжает в город из других краёв, тщательно проверяются. Как ты будешь? Прятать тебя мы не можем.
– Не волнуйтесь, – спокойно ответил Андрей. – Сейчас не те времена, когда милиция одного российского города суетилась бы ради милиции другого. Я это знаю хорошо. На втором курсе юрфака ещё до отчисления проходил практику в уголовном розыске одного из районных отделов. Кроме того, моя статья смехотворна. Нашли несколько столовых ложек маковой соломки. Я её заваривал и пил как чай, чтобы печень сильно не болела. Работал я тогда в кузнице на Печатной. Работа тяжёлая, нагрузка на печень большая. Преступлений я никаких не совершал. Поэтому и считаю, что судить меня собирались не по справедливости. Перед Богом я сам отвечу, но не перед людьми. – Он тяжело вздохнул. – Вы не волнуйтесь. Обузой для вас не стану. Немного поправлюсь и уйду на квартиру.
– Да не в этом дело, – печально произнесла Надежда Николаевна. – Просто я тебе кое-что не сказала… Максим-то наш не просто пьёт, а уже загибается от пьянки. Намедни чуть руки на себя не наложил, Бог отвёл. Алкоголик он уже давно. С самой работы следователем в Автозаводском уже алкоголиком был, каждый день выпивал по бутылке водки, потом на конфискат перешёл. Так и покатился. Мать его поэтому на дачу увезла. Горе у нас. Это уже не первый год. Бьёмся с ним, бьёмся, а все без толку. Наказывает судьба за что-то весь наш род Волковых. Мама-то у нас была верующая, а вот мы, то есть дети, в том числе и твой отец, нет. Безбожники мы были, – заключила она.