Шрифт:
Сергей Боровский
Сергей Боровский
ДЕРЕВО
Когда Матвей Николаевич состарился, то перебрался
На улице расцветала весна, маня теплотой и бешенством красок, и Матвей Николаевич облюбовал себе место на веранде, выходившей в сад. Он занимал его сразу после завтрака и возвращался в дом лишь после того, как начинало темнеть.
Книг он не читал, потому что ослабли глаза; единственным его развлечением стали размышления и воспоминания, коих, впрочем, хватало с лихвой. А вечером с работы приходил сын, невестка забирала из школы внуков, и они попеременно мелькали перед его взором, радуя и навевая покой.
Вступать в разговоры он не слишком любил, потому что приходилось напрягаться и вслушиваться, многократно переспрашивая и утомляя тем самым собеседника. Все прекрасно понимали это и не беспокоили его без лишнего повода. Иногда разве что дети докучали старику познавательными вопросами, нисколько не смущаясь мизерным результатом.
И всё же, не в силах побороть окончательно потребность в общении, Матвей Николаевич заимел привычку произносить свои мысли вслух. Человеческий голос, звучавший приятной музыкой в опустевшем саду, создавал иллюзию разговора и помогал мыслям беспрепятственно двигаться в нужном направлении. Его не раз заставали за этим занятием родные, но старались не мешать, резонно полагая, что нет ничего необычного в подобном поведении для человека почтенного возраста.
Никто не прислушивался к его словам, ведь вряд ли они содержали какую-нибудь ценность или даже просто несли информацию.
– Завтра будет теплее, - говорил кому-то Матвей Николаевич.
– Видишь, как к вечеру прогрелся воздух.
В другой раз он сетовал на тучи, неожиданно набежавшие на небо. Или осуждал слишком уж наглых воробьёв, скачущих без разрешения по двору, безудержное чириканье которых отдавалось лёгкой болью в голове.
Пейзаж, доступный старику, постоянно менялся, наслаждая глаз, словно разыгрывался перед ним нехитрый спектакль — без актёров, но с живыми декорациями. Сначала зацвели яблони, поражая белизной и защищая от лучей крепнущего солнца. Затем заполыхали яркими огнями розы, насаженные по периметру веранды, заколосились укропные грядки, и клубника оплела зелёными нитями отведённое хозяйкой место.
– Урожайный будет год, - веровал Матвей Николаевич, не имея на то научных обоснований, но ему никто не возражал.
Случались, правда, и более насыщенные монологи. О годах, проведённых на великих стройках, о старых товарищах, покинувших теперь этот мир, об ошибках и мучительном, но бесполезном, желании что-либо исправить. В такие минуты Матвей Николаевич становился похожим на себя прежнего: потускневшие глаза его вдруг наполнялись светом, и волевые губы приобретали давно утраченные формы. Он с кем-то спорил, что-то доказывал, будто возвращался к прерванному разговору, не утратившему актуальности и по сей день.
Меланхолия тоже иногда захаживала в гости. Как, например, в тот день.
– Что я делаю здесь?
– спросил Матвей Николаевич.
– Неужели моё присутствие на этом почётном месте кому-либо необходимо?
– Не будь таким занудой, - раздался голос.
– В физическом мире тело должно занимать какое-нибудь место. Это факт.
Матвей Николаевич удивился, но не слишком. Он даже в какой-то мере подготовился к тому, что рано или поздно его «общение» наедине спровоцирует галлюцинации. Но порядка ради ответил:
– Не тебе, неуч, рассуждать об устройстве мира.
– Вот оно, хвалёное советское воспитание, - парировал невидимый собеседник.
– Не разобравшись, сразу навесил клеймо и обругал.
– Так ты покажись и представься, а не жужжи над ухом, как шмель, - не растерялся Матвей Николаевич.
– От меня вежливости требуешь, а сам...
– Извиняюсь, - смягчился голос.
– Я думал, ты догадаешься без подсказок. Гляди прямо перед собой.
– Ну?
– Что видишь?
– Дуб.
– Ну, вот.
– Что «вот»?
– Это я и есть.
Матвей Николаевич пристальней вгляделся в дерево и даже слегка приподнялся в кресле — могучий ствол, побитая кое-где кора...
– Ты внутри что- ли?
– А тебя это смущает?
– Да в общем-то нет. Если тебе так удобней...
– Вот опять ты сморозил чушь. Причём здесь моё удобство?
– А ты опять грубишь и злишься.
Они помолчали, как два насупившихся в результате горячего спора товарища. Но это не могло продолжаться бесконечно.
– Тебя звать-то так?
– поинтересовался Матвей Николаевич, придавая интонациям дружелюбности.
– Нам имена не положены.
– Кому это, «нам»?
– Я начинаю сомневаться, кто из нас двоих — дуб. Прости, конечно, но ты сам нарываешься на комплименты.
Матвей Николаевич пропустил эту язвительную реплику мимо ушей. Существо, видимо, кем бы оно ни было, по-другому изъясняться не умело.
– И как мне к тебе обращаться?
– Да хоть горшком назови! С меня не убудет.
– Хорошо. «Старое бесхозное полено» подойдёт?
Маленькая месть состоялась. Что-то там зашуршало и зашелестело в кроне гиганта, и на Матвея Николаевича упали два свежих дубовых листа.
– Обиделся?
– Больно нужно!
– Да ладно. Я же не со зла.
Их первая беседа длилась не слишком долго. Так, обсудили всякие мелочи для общей полезности, находя точки пересечения во взглядах и темы, которые придётся в дальнейшем обходить стороной.
– Вон, твои объявились, - проворчал неожиданно дуб.
– Сейчас начнут плед на тебе поправлять и здоровьем интересоваться. Умолкаю.