Деревянные облака
Шрифт:
– Кракелюры возникли после Конкордата, – возразил Миронов. – Ты путаешь глобальные и региональные проблемы. И вообще Конкордат всего лишь социально-экономическое взаимодействие многокомпонентных структур на этической основе. А после того как слегка разоружились и на пробу устранили границы, вышел конфуз. Населенные пункты, от столицы до какой-нибудь занюханной и богом забытой деревеньки, страшно заволновались и приняли ряд указов, постановлений, рескриптов и деклараций, ограничивающих, контролирующих, пресекающих и все в таком прелестном духе. Вместо границ государственных возникли сотни тысяч местных граничек. Начались игры с имуществом движимым-недвижимым, миграционный кошмар и половецкие пляски в экономике. Региональный феодализм – был такой взбульк в истории. К счастью, весьма краткий. Кракелюры – мелкие, невидимые трещины на старой картине. Вот чуть по мелким трещинам все и не расползлось. Потом ввели управительства, потом был контакт.
Миронов замолчал и почесал переносицу.
Историю космонавтики мы проходили давно, в шестом классе. Память у меня плохая, никак не мог запомнить, когда летели, как далеко, в каком году начинали освоение. Что-то еще рассказывали про сигналы, которые, кажется, до сих пор не декодированы.
– Шарик разобрали на маленькие кусочки, – продолжал Виктор Тимофеевич. – Совершенно случайно мотиватор Лиссарга, изучая эти самые кусочки, вывел принцип создания гипердвигателя. Построили экспериментальный корабль…
– Вспомнил! – хлопнул ладонями Прокеш. – Референдум Энесси.
– Верно, – кивнул Миронов. – Корабль пытались угнать, одним словом, он исчез.
– Да, какие-то эксцессы с фанатиками. Старая история.
– Для вас старая! – с неудовольствием возразил Миронов. – Именно в то время был разработан первый вариант проекта «Кольцо». Правда, репер-массой предлагалась Луна. Решили не размениваться на корабли, а строить большой фазоинвертор. Ну а потом Марс потребовал людей. А людей не хватало. Две пандемии вырубили широкие просеки в населении и ресурсах.
Прислушиваясь к разговору, я время от времени поглядывал на дорогу. Почему-то я решил, что это странный рыболов, встреченный утром. Поведал об этом Кузьме, тот спросил, не у моста ли сидел рыболов; получив утвердительный ответ, рассмеялся.
– Они Никифора видели? – поднял брови Миронов.
– Кого же еще! Никифор караулит Татьяну. Большая любовь! – уважительно отозвался Лыков и вздохнул.
Кузьма пересек комнату и подошел ко мне. Идущий по дороге свернул и подходил к первому дому.
– Это не Никифор, – сказал Лыков.
Теперь и я разглядел, что это не рыболов.
– Это женщина, – через минуту сказал Лыков.
– Более того, – сказал я в ответ. – Это моя жена.
Прокеш надул щеки и издал звук «пуфф».
Пока Валентина ела уху, все почему-то сидели тихо, время от времени значительно переглядываясь. Мне стало смешно. Я догадывался, от кого они узнали о моих семейных делах. Лыков был слишком весел, Прокеш выглядел немного испуганным, словно ждал скандала, а Виктор Тимофеевич мрачнел на глазах. Кто был спокоен – так это я.
Напрасно я избегал встреч, будто несколько минут связи могли поставить меня в глупое положение. В результате вот оно – глупое положение – я в роли отлавливаемого мужа.
– Сто лет не ела такой ухи, – сказала Валентина.
– Так уж и сто, – странно улыбаясь, отозвался Лыков. – Чуть подольше будет.
Валентина строго посмотрела на него, перевела взгляд на Прокеша. Прокеш мягко улыбнулся.
– Давненько вы на Земле не были, Валентина Максимовна.
– Нет времени. Если бы не конференция…
– Конференция?
– Да. Завтра в Саппоро.
– Интересно. Надо будет выбрать денек.
– Не думаю, что это вас заинтересует, – сказала Валентина. – Хотя если вы эксперт и в новых концепциях обучения, тогда приезжайте.
– Какие же они новые? – вдруг вмешался Миронов. – Мой племянник, учитель, давно увлекается тезисами Дидаскала.
– Ах, вот оно что, – протянул задумчиво Прокеш. – Слышал я про концепции новой этики. Но разве это настолько серьезно, что становится предметом обсуждения?
Валентина еле заметно дернула плечом, что означало у нее высшую степень раздражения.
– Если интересуетесь, то приезжайте, – сказала она. – Заодно и Арама прихватите. Он, я вижу, без вас никуда.
Лыков нахмурился и вышел из комнаты. Виктор Тимофеевич последовал за ним. Прокеш тоже ушел. Валентина поднялась со стула. Солнце било в окно, ее фигура темнела и расплывалась в ослепительном прямоугольнике.
– Что будем делать? – спросила она ровным голосом.
– Ты остаешься на Красной?
– Там я нужна. Почему бы тебе не вернуться?
– Может, я так и сделаю. Будет большой набор…
– Позволь, что за набор?
Я рассказал о фазоинверторе.
– Странно, – сказал она. – Почему у нас не было обсуждения?
– Решение принимал Совет Управителей. Следовательно…
– Галайда болен, – перебила Валентина. – Недавно приезжал Краузе, но он ничего не говорил об этом.
– Почему тебя это так волнует?
– Вы здесь за нас решаете, а нам не волноваться?
Взгляд ее неожиданно стал жестким, злым. Такой довелось ее видеть только раз. В первые дни нашего знакомства. Мы гуляли по Праге, она невнимательно слушала меня, потом вдруг спросила: «Вы можете в прошлое смотреть?» Я легкомысленно провозгласил что-то о всемогуществе разума, она уставилась такими вот глазами и процедила: «Выходит, там стреляют и вешают, а вы, всемогущие, нас как в кино разглядываете!»
С трудом убедил ее, что я шутил и ничего мы не разглядываем и разглядеть не можем. Она успокоилась, я же, чтобы успокоить окончательно, заявил, что скоро все проблемы будут решены и они смогут вернуться назад. Она рассвирепела и закричала: «Куда это назад! Под пули, что ли? Лучше сразу здесь кончайте!» В общем, поговорили.
Через года два она вспомнила этот разговор, посмеялась, сказала, что ничего не понимала, иногда ей казалось, что все – сон. Боялась проснуться – и снова теплушка, стук колес, тряска и прижавшиеся друг к другу тела…