Деревянные облака
Шрифт:
– Но как могут взрослые люди поддерживать эту безумную авантюру?
– Э-э-э, – горько протянул Кузьма, – читай историю. Бывало, и миллионы шли на убой, как агнцы на заклание. Правда, у меня такое ощущение, что наши агнцы сами пастырей ведут под нож!
Глава девятая
На станции наведения мне стало плохо. Голова кружилась, и билась болезненно одна и та же мысль: «Обманули, обманули…» Когда летел сюда, то упивался разочарованиями – все грандиозные сюжеты Прокеша остались только сюжетами. Но вот сейчас вроде бы начались
Валентина сошла с ума. Безумие заразительно. Дети обезумели. Если это не безумие, то что?
Наверху, в пультовой, встраивают запасной куб транспьютера, обнаруженный в хранилище спортивного инвентаря. Через час обещали дать связь и наводку на «Зустрич».
Час прошел, второй…
Кузьма сидел сонный, временами вздрагивал, озирался и хлюпал себя по боку. Тряс головой. Криво улыбался: «Спать хочется!»
Наконец пошла линия. Кузьма связался с Советом и рассказал все, несколько раз я вмешивался, уточняя названия конкретных мест и имена людей. Нас выслушал сам Управитель Атанасов. Он выглядел усталым, я бы даже сказал, растерянным.
В конце Атанасов спросил, действительно ли дети или те, кто за ними стоит, могут пойти на взрыв реактора? Я и Кузьма синхронно пожали плечами, хотя и было это весьма неэтично.
– Хорошо, – сказал Атанасов, благодарю от имени Совета. Если можно, я хотел бы поговорить только с уважаемым Лыковым.
Я вышел. Странно. Хотя, возможно, у Атанасова есть сомнения, и он не хочет, чтобы эти сомнения передались мне. Кузьма мог напутать в оценках ситуации, а я в деталях.
Через несколько минут в коридор вышел мрачный Кузьма. Мы поднялись в пультовую узнать, как дела на «Зустриче». Диспетчер спросил, кто из нас Барсегян. Потом он отозвал меня в сторону и сказал: «От «Зустрича» к нам пошла «лайба», с орпека попросили, чтобы вы ее встретили. Минут через двадцать».
У меня не было сил гадать, что еще произошло. Что такое двадцать минут, когда я ждал столько лет и дождался… Но тут меня проняло, и даже головная боль прошла, – может, прав был Прокеш, сработала матрица! И сейчас снова начинается Великое Торможение, очередная попытка вернуться назад, на исходные позиции. Да, здесь сейчас самое место Прокешу, уж он бы развернулся!
Кузьма выслушал меня, мотнул головой и сказал, что хоть он всерьез не воспринимал завиральные идеи Вацлава, но сейчас готов поверить. Правда, его больше волнует не проблема зла, а как с этим злом бороться и по возможности одолеть его малой кровью. И еще, добавил он, за всяким абстрактным злом всегда стояли конкретные люди, готовые на этом погреть руки.
«Лайба» со свистом вынырнула из низких облаков и, описав большой круг, скользнула по длинной полосе, остановившись в диспетчерской зоне. На фоне пузатых транспортов, подвешенных к арочным бустерам, «лайба» казалась маленькой плоской рыбой.
После отбуксовки из нее вышло неожиданно много людей. Я и Кузьма медленно пошли навстречу. Кажется, это были спасатели. Правда, странная у них была форма, и у многих висели на плече недлинные узкие предметы в одинаковых чехлах.
– Вы Барсегян? – спросил подошедший спасатель. – Знаете, он искал вас по всему орпеку.
Ничего не понимая, я машинально двинулся вперед. Два спасателя помогали идти еле переставлявшему ноги старику. Завидев меня, он вырвался, сделал несколько шагов на подгибающихся ногах, схватил за плечо и заплакал. Не сразу узнал я Прокеша.
Вспышка: по дряблой посеревшей коже ползут слезы, глаз не видать из-за покрасневших век, руки дрожат, одежда вся в пыли, в разводах, он всхлипывает, бормочет непонятно, потом по-русски: «Сын мой, ты жив, с тобой ничего не случилось…»
Эта картина освещена яркой вспышкой, настолько яркой, что слезятся глаза…
Я спокоен. Головная боль исчезла, словно ее и не было. В пустом медотсеке мы уложили Прокеша на диван. Кузьма помог снять верхнюю одежду. Руководитель спасателей нашел в меднаборе контактный релакс и показал, как пользоваться. Сам он торопился в город. Главное, сказал руководитель Кузьме, дождаться подкрепления, и только бы опять не сожгли транспьютер, без наводки столько народу не посадить. Он надеется на нас, добавил он, чуть помедлив, здесь оставляет своих человек пять-шесть.
Кузьма хмыкнул и спросил, что будет с теми, на реакторе. Руководитель ответил, что сейчас не до них, есть опасность повторения эксцессов в других городах и базах. А взорвать его не удастся никому, сейчас как раз его блокируют, несколько линий задействованы. Правда, добавил он, помрачнев, если там есть системщики, то им ничего не стоит разблокировать. Но пока сообразят, пока провозятся, так что лучше сейчас их не трогать, а обеспечить безопасность ключевых обьектов.
И он ушел.
Я выслушал разговор Кузьмы и руководителя с недоумением, у меня были несколько иные представления о работе спасателей. Может, это и не спасатели вовсе?
Прокеш лежал на диване и смотрел в потолок. Через несколько минут релакса он перестал плакать и попросил воды. На вопросы отвечал неохотно, время от времени беспричинно улыбаясь. Рассудок Прокеша дал трещину. Меня затрясло от страха и жалости. Кузьма смотрел с тревогой, а потом вдруг молча сунул Вацлаву бумажку Миронова.
Прокеш оживился, взгляд просветлел, он попытался встать, а когда мы его удержали, сказал спокойным, немного дребезжащим голосом, что Виктор Тимофеевич имел в виду, наверно, проклятие богов: «Будьте, как мы. Будьте, как боги!»
– Но это ничего не меняет!
С этими словами он сел на диван и отмахнулся от нас. А потом продолжил совершенно здоровым голосом:
– Что зверь, именуемый Природой, что Бог, именуемый как угодно, в любом диапазоне названий – от сверхчеловека до Праразума – все это нечеловеческое, а потому для человека опасное. Две сущности в человеке тянут его в разные стороны – зверь и бог, а сам он есть нулевая равнодействующая. И горе тому, в ком перевесит, перетянет одна из этих сущностей.
«Это не так грандиозно, как его старые песни, – подумал я. Но тут же устыдился своих мыслей. – Больной человек…»