Дерианур - море света
Шрифт:
"Сорвалась с полонеза в присядку", -- думала графиня Брюс, спускаясь по желтой мраморной лестнице Летнего дворца. Ей хотелось выйти в сад и проветриться. Прасковья Александровна считала себя виновницей случившегося. Нет, ей и в голову не приходило, что Като может надолго связаться с этой гвардейской сволочью. Она хотела просто развлечь подругу. Только и всего!
В начале осени часто собирались к обеду у великого князя. Возле Царского Села были разбиты лагеря. Однажды в громадной зеленой палатке Петр Федорович закатил трапезу на 40 персон. Завесы у входа не опускали. Его высочество и голштинские генералы сильно курили. Порывы ветра выносили клубы сизого дыма вон.
"Где он берет такой мерзкий дешевый табак?" - думала Прасковья Александровна, у которой сразу же разболелась голова. Разговор шел по-немецки, и она часто теряла нить беседы.
– - Я с трудом понимаю, о чем речь, - шепнула ей графиня Нарышкина.
– - Терпите, душенька.
– Брюс сделала над собой усилие и улыбнулась. К счастью, вы достаточно хорошенькая, чтобы позволить себе ничего не смыслить.
– - Говорят, у него даже генералы из прусских сапожников, хорошо, если из унтер-офицеров, - тихо заметила Нарышкина, бросив неприязненный взгляд на наследника.
– - Кто говорит?
Графиня побледнела.
– - О, нет. Вы напрасно так подумали. Лева никогда не мог бы сказать такого. Я слышала это от...
"Глупая гусыня. Научилась бы хоть язык держать за зубами, - вздохнула Брюс.
– Болтает где попало, а потом спохватывается, что с ее мужем могут поступить круто. Да и поделом, будет знать, чего при жене брякать".
– - Что-то я не вижу за столом великой княгини, -- сказала графиня, чтоб переменить тему разговора.
– Да и Понятовский какой-то хмурый, ничего не ест. Вы не находите?
– - Ой, что вы, -- зашептала Нарышкина.
– К счастью для себя, вы опоздали и не видели этой стыдобищи. Ее высочество выбежала в слезах.
– - А что такое?
– Встревожилась Брюсс.
– - Его высочество уже в начале обеда были весьма хороши и провозгласили тост за графиню Елизавету. Великая княгиня не стала пить. Тогда он потребовал, чтоб она пила здоровье его любовницы. Ее высочество, конечно, отказалась и хотела уйти...
– - Какой ужас!
– Вырвалось у Брюс.
– - Слушайте дальше. Он догнал ее схватил за руку, подтащил к Понятовскому...
– - Боже мой!
– - Да, да. А потом при всех, вы понимаете? При всех сказал, будто не уверен, что браки действительно совершаются на небесах, что намерен исправить оплошность Господа и дарит свою жену тому, кто ей милее, а себе он давно выбрал кампанию!
– - Что же вы мне раньше не сказали?
– Прасковья Александровна встала.
– У ее высочества такое чувствительное сердце. Боюсь как бы она чего над собой не сделала.
– - Бог с вами графиня, - перекрестилась Нарышкина.
Брюсс громко объявила, что она ненадолго покинет кампанию.
– - А что, пунш тяжеловат?
– Под гогот солдатни с другого конца стола осведомился великий князь.
Прасковья Александровна метнула на него короткий взгляд своих холодных, оливково-зеленых глаз и вышла.
– - Убила! Совсем убила!
– Застонал Петр Федорович.
– Возвращайтесь, сударыня! Нам без вас скучно!
Графиня проигнорировала последнее замечание цесаревича и выплыла из шатра. Она нашла Екатерину в ее покоях на втором этаже. Из открытого окна, выходившего на луг с шатрами, доносились бессвязные пьяные выкрики. "Два часа дня, а он уже набрался, как извозчик!" -- с отвращением подумала Прасковья Александровна о наследнике.
Полная добродушная камер-фрау попыталась не пропустить Брюс, но та властно отстранила Шкурину и быстро прошла туда, где за китайской ширмой слышались громкие всхлипывания.
– - Парас!
– великая княгиня протянула к ней руки и вскинула заплаканное лицо.
– Он.. Он молчал... Ты не знаешь... Меня при нем... А он молчал... Ненавижу...
Прасковья Александровна протянула Като стакан и поддержала ей голову.
– - Пей, пей скорее.
Великая княгиня набрала в рот воды, но не смогла ее проглотить. Слезы текли по ее красному распухшему лицу, все тело сотрясалось.
– Сердца никак не унять.
– Екатерина схватила руку Прасковьи Александровны и прижала ее к груди. Брюс с ужасом ощутила резкие точки под своей ладонью, словно пойманная птичка билась о прутья клетки.
– Нет сил. На что? Зачем?
– Като захлебнулась.
– Ужо ему!
– Она погрозила невидимому врагу маленьким красным от натуги кулачком.
Брюс обняла великую княгиню и, тихо покачиваясь из стороны в сторону, стала баюкать ее.
– - А-а-а-а, все будет хорошо, все пройдет...
– ее узкая, изящная ладонь путалась в темных, растрепанных волосах Като.
Баю, баюшки, баю,
Колотушек надаю!
Колотушек ровно пять,
Будешь ночью крепко спать!
Великая княгиня успокоилась. Она стала дышать ровнее, и на ее измятом, разом подурневшем лице застыла стоячая, как болото, тоска.
– - Ведь мне не много надо, Парас, - мягко сказала она.
– Я только прошу оставить меня в покое. Для чего же?
– Слезы снова навернулись ей на глаза, и Прасковья Александровна опять крепко сжала пылающую ладонь своей подруги.
– Он выкинул это второй раз...
– - Второй раз?
– Не поняла графиня.
– Но каким образом?
Като грустно кивнула.
– - Смешно, правда?
Брюс отрицательно помотала головой.
– - Вчера ночью, я уже помолилась и легла. Все тихо, только часы: "тук-тук, тук-тук". Слава Богу, думаю, нет его. Вдруг голоса, развязные такие, за стенкой. Топот. Дверь пинком отворили, свет в глаза, и вся компания эта - голштинцы, Лизка. Обступили. Таращатся. Пьяные. Великий князь подошел, одеяло отдернул, стащил с кровати. Я в одной рубашке сквозной. Холодно. Из-под полу дует. Голова горит. Ноги ледяные. Все мутится, плывет... Он говорит: "Мадам, нам без вас скучно". Его друзья гогочут, а он с серьезным видом: "Я пришел с вами помириться. Будем добрыми приятелями. Берите своего любовника и идемте с нами веселиться!" Расступились: за ними Стась. Бледный. Молчит. Великий князь говорит: "Мы его встретили в парке и притащили сюда. Он ведь к вам шел, правда? Так чего прятаться?" Схватил меня за руку, толкнул к Понятовскому. А он...
– голос Екатерины сорвался на самой высокой ноте и перешел в хрип, -- промолчал.