Держава том 1
Шрифт:
Бережно положив на покрытый скатертью стол икону, неспеша подошла к Максиму и обняла его, прижавшись щекой к груди.
– Что долго не приезжал? – вздрагивали от рыдания её плечи.
– Служба, бабушка, – наклонившись, поцеловал её в голову, уловив чуть заметный запах мяты от волос, и вновь вспомнив своё детство.
– Орут-то как, окаянные, – отстранилась от «дитятки» нянька, вслушиваясь в топот и громкий говор за стеной.
– Пойду, прослежу, – поцеловал её в мокрую щёку Максим.
«А вот и внученьки!» – услышал, выходя, нянин голос и посторонился
Как и положено во время приезда, дом напоминал штурм русскими войсками Плевны. 6
– Тудыть твою мать, ну куды, куды ты, ирод, корзины-то прёшь, – страдальчески морщась, руководил вселенским погромом, на правах старожила, конюх Ефим.
Солома так и сыпалась с возмущённой его головы.
«Деревня! Пёс сиволапый!» – мысленно чертыхался приехавший с господами лакей, с удовольствием глянув в зеркало на свои аккуратно стриженные чёрные волосы с полосочками бакенбардов вдоль ушей.
6
Русско-турецкая война 1877 – 1878г.г. 28ноября (10декабря) 1877г. после третьего штурма, турецкая крепость Плевна капитулировала.
Кроме него, на двух вместительных колясках, прикатили швейцар с гувернанткой и повар с горничной. Старичка-лакея на этот раз оставили в Петербурге.
– Ваше превосходительство, Максим Акимович, – бесконечно отбивал поклоны прилетевший в тарантасе староста, – как мы рады, как мы рады, – частил он, стремясь облобызать барскую ручку.
«Кланяться-то не умеет, рыжий пёс, а туда же», – надменно разглядывал деревенское начальство лакей.
«Мы-ы! Государь всея Рубановки!» – иронично глядел на старосту Максим Акимович.
«Понаехало вас, чертей, таперя покоя не будет», – добился своего, прижав губы к господской руке Ермолай Матвеевич, попутно ткнув себе большим пальцем в глаз для выбивания «радостной» слезы.
Довольный, вытащил из кармана то ли платок, то ли знамя Рубановки и громко в него высморкался.
«Б-е-е-е! – отвернулся лакей. – Никакого, этого, как его, а-атикету у сиволапого», – выражая чуть согнутой спиной, с выступающими сквозь пиджак острыми лопатками, два фунта презрения к деревенщине, потопал в лаковых хрустящих штиблетах вниз, за вещами.
– Максим, ну где же ты?– взывала Ирина Аркадьевна, вихрем проносясь по комнатам и сыпля пепел из папиросы: «Не могли паркет натереть, как следует к приезду, и окна помыть, – искала она недостатки, чтобы выложить их на блюдечке мужу и старосте. – И куда это мой ненаглядный распорядился баулы поставить?! Ну, мужики!.. Все бестолочи… Хоть в лаптях, хоть в эполетах».
Вечером, только сели пить чай, прикатил полицмейстер доложить царскому генерал-лейтенанту о порядке в уезде.
Его супруга, часто дыша, запоминала каждую рюшечку на платье Ирины Аркадьевны, чтоб сшить себе точно такое.
Следом
А там и чернавский барин со своей половиной пожаловал, за ним – ильинский… Принесли второй стол и просидели до глубокой ночи.
Уже за полночь гости вспомнили, что хозяева с дороги и стали прощаться.
Глеб очень полезно провёл время в конюшне, осматривая лошадей, а потом один, не найдя брата, зыпрыгал по лестнице вниз, к Волге, намереваясь искупаться.
Аким, разложив вещи в комнате, отдохнув и попив чаю, направился в парк. Вдыхая аромат травы и зелени, прогулялся по широкой тополиной аллее, а затем свернул на узенькую, сплошь заросшую травой тропинку и прошёл к каменной беседке, приткнувшейся к небольшому пруду и, затаив дыхание, слушал соловьёв, мечтая о том, что вдруг встретит здесь прекрасную белокурую даму, скачущую на белогривом жеребце. Конь, чего-то испугавшись, встанет на дыбы, она вылетит из седла… а он… он остановит коня мощной рукой… наклонится и коснётся губами мраморного лба… Нет, лучше щеки… нет, это не поэтично… конечно, лба… и в этот момент красавица раскроет чудесные свои, синие как небо глаза и улыбнётся ему… Нет, как же она улыбнётся, коли подвернула ногу.., она вскрикнет от боли.., а я..,я.., возьму её на руки и понесу… К нам в имение…
– Ак-и-и-м! – спутал его мечты голос брата.
«Конечно… Вот так всегда! Глеб увидит нас и скажет: «Кого это ты притащил? Девчонку хромую что ли?» – И испортит всю сказку, – пошёл на голос брата, раздумывая, как хорошо было бы очутиться на необитаемом острове. – Но лучше бы там очутился Глеб.., хотя бы на время».
А ночью бушевала гроза. Всполохи молний освещали комнату, вырывая из тьмы то портрет на стене, то циферблат часов, придавая им какой-то нереальный цвет и излом. Знакомая вещь казалась чужой и странной.
Аким подошёл к окну и даже присел от разорвавшегося над домом грома. В темноте раскачивались деревья и дождь сначала неслышной дробью, а после сплошным гулом стучал по крыше, шумно стекая с желобов в подставленные бочки, и наполнив их, вольно растекался ручьями по сторонам.
Он с трудом распахнул окно, чуть не расколов стекло, и вдыхал тугой, влажный воздух, игравший где-то под потолком с тюлью, и носивший по комнате какой-то лист или страничку календаря.
Было жутко. И приятно. И грезилось о чём-то возвышенном… Чего никогда не будет.
Чистое, вымытое утро сверкало солнцем, росой, зеленью трав и деревьев. В небольших, оставшихся от дождя лужицах, плескались воробьи. В саду пел соловей и пахло цветами, травой и вишней… Пахло Рубановкой…Пахло Россией.
Быстро одевшись и не понимая, куда спешит, Аким сбежал по лестнице вниз и столкнулся в дверях с нянькой, державшей в руках влажный букет ярких пионов.
– С праздником, внучек, – улыбнулась она, разбросав по лицу складки морщин. – Троицын день ныне. В церкву народ собирается.