Держава том 2
Шрифт:
Но вот и тяжело дышащая собачонка осталась позади. Промелькнул красный кирпичный дом с прозрачными сосульками, свисающими с покрытой снегом крыши… И вокруг раскинулась безбрежная снежная равнина с далёкой рощей и уходящим за горизонт блеклым солнышком.
Наступило время сокровенного перехода дня в ночь… И вокруг безмолвие, нарушаемое лишь звоном бубенцов да стуком копыт.
Уставшие лошади пошли шагом, а сидевшие в санях люди, покинув город, поначалу не решались нарушить метафизическую тишину природы грубым звуком слов.
Так
Монументальный извозчик тоже задумался и, предоставленные сами себе задумчивые лошади, сбились с дороги и встали, плотно застряв в сугробе.
Это почему-то всех, кроме возца, ужасно обрадовало. Что может быть романтичнее незапланированного приключения? А вокруг оснеженный, затихший лес и превратившаяся в тропу дорога. По этой тропе и пошли друг за другом, углубляясь в чащу и любуюсь заиндевевшими деревьями.
Прелесть тишины, как водится, нарушил Дубасов. Через пушистый снег пробрался к ёлке, подлез под неё и, зарычав медведем, обрушил на окружающих целый снегопад.
Дамы, согласно отработанному веками ритуалу, дико завизжали, затем засмеялись, отряхивая одежду, а виновник переполоха пострадал больше всех, по самую шею уйдя в рукотворный сугроб.
Уже в темноте побрели обратно.
Возчик успел вывести лошадей на дорогу и, сидя на облучке, ожидал загулявшую компанию.
Отдохнувшие лошади бодро пошли рысью. А вокруг волшебство зимней русской ночи… И лишь напоминают о близкой цивилизации мелькающие вдоль дороги телеграфные столбы. И безмолвие… Затерянной в глубине гиперборейской страны, равнины и горстки людей на ней.
Аким, сняв перчатку, накрыл ладонь Натали своей ладонью. Рука её была холодна, а муфта лежала на коленях.
– Натали, у тебя ледяная ладонь, – сжал её руку и к своему удивлению почувствовал исходящий от ледяной ладони жар, который тут же передался ему.
Он глянул на девушку и увидел две таинственные луны в её глазах.
– Натали, у тебя лунные глаза…
Задумавшись, она не ответила. Её ледяная рука пылала, передавая тепло Акиму.
А в лицо летел снег… и звёзды… и рядом лунные глаза… и зимняя ночь… и звон бубенцов… и тепло девичьей ладони… От которой у Акима пылали щёки и кружилась голова.
«Может это от быстрой езды? – думал он, точно зная, что тепло и дрожь, и счастье исходят от сидящей рядом Натали. – Неужели я её люблю?»
На миг показалось, что зима обернулась весной, и это не снег, а зацвели яблони… И он даже уловил их душистый запах.
А тройка ворвалась уже в пригород. Вновь промелькнул бесцветный в темноте кирпичный дом, с серебрившейся в лунном свете крышей со свисающими сосульками. Добродушный снеговик с ведром на голове плавно проплыл мимо них и растаял в темноте. Улица была бела и пустынна. Дети и пушистая оперная прима, дрыхли без задних ног.
Кучер остановил взмыленных лошадей на набережной Мойки у ресторана «Донон».
– Приехали. Вот и «Долдон», – внёс светлую струю веселья в сумрак ночи Дубасов.
– Не «Долдон», а «Додон», –
– Сам ты долдон, – съязвил Зерендорф.
– А ведь я уже офицер, и запросто могу защитить свою честь на дуэли, – расплатился с Гераклом в извозчичьей форме Дубасов. – И вообще, какая разница: «Додон», «Долдон» или «Гвидон»… Главное, что забегаловка первоклассная, – остановился перед массивной дубовой дверью, которую тут же распахнул швейцар.
– Это наших часовых не дозовёшься, особенно твоего… как его…
– Моего денщика Петьку Ефимова, – жизнеутверждающе хохотнул на всю улицу подпоручик 145-го пехотного, разбудив в ближайших двух кварталах всех военных старичков-пенсионеров.
Вымуштрованный, в отличие от Петьки Ефимова, швейцар в новенькой ливрее, с благообразной рожей, украшенной ухоженными пушкинскими бакенбардами, с почтением раскланялся с каждым посетителем.
Царственным взмахом руки передал компанию служителю с умильным выражением лица, сообщавшим клиенту, что его-то с нетерпением и ждал всю жизнь. Аккуратно шагая по мягкому ковру, тот довёл их до гардероба и передал на руки десятку ухажёристых гардеробщиков, накинувшихся на пришедших, и отнявших кто шапку, кто шубку, кто шинель. Всё это с ужимками, улыбками до ушей и поклонами.
Затем, словно по мановению волшебной палочки или какого-то тайного сигнала, на пороге возник величественный метрдотель, с расчёсанной надвое бородой и внушительным животом, который безуспешно маскировал смокингом, и провёл их в зал.
– Господа, – гудел метрдотель, – располагайтесь, где вам будет удобно. Хотите, поближе к сцене, если не будет мешать разговорам музыка, хотите – подальше от неё.
Место, как самая опытная и практичная из женщин, выбрала Зинаида Александровна. Разумеется, подальше от сцены.
– Нам два стола, пожалуйста, составьте, – распорядилась она.
Выпрыгнувшие, будто из кармана метрдотеля четыре официанта в великолепно пригнанных фраках и белых перчатках, шустро сдвинули два стола, накрыли чистой скатертью и мгновенно принесли дополнительную сервировку и лёгкую закуску.
Расселись, практически, как в санях, только не на скамьях, а на мягких стульях.
Дубасов, взяв пример с метрдотеля, стал величественен и серьёзен, доброжелательно слушая, как тот ловко, словно он матюгами, оперирует названиями французских вин и закусок. В голове у него вертелась вдовая старушенция Клико, и какая-то неизвестная жрачка «ля-паризьен»… Но что это такое и с чем едят, подпоручик-охтинец не знал.
«Чего там Рубанов в «Буфе» заказывал?» – мучительно вспоминал он.
Составлять меню взялась Зинаида Александровна.
Дубасов всё же рискнул вклиниться – герой дня как-никак, и торжественно, словно команду полку, произнёс:
– Милейший, и не забудьте старушку Клико…
Метрдотель кивнул головой и чиркнул в блокноте, уважительно глянув на клиента. Всё выяснив и записав, полковничьим голосом отдал распоряжение вышколенным официантам и те, мгновенно исчезнув, тут же появились, неся вина и закуски.