Держава (том третий)
Шрифт:
— Божится, что отладил движок. Вечером глядел, он какие–то полоски на борту краской рисовал, — доложил Антип.
Утром, пыхтя и нещадно пачкая синее небо чёрным дымом, катер бодро летел к противоположному берегу, замедлив на несколько минут бег перед белоснежным пароходом с весёлым народом на палубе, машущим платками и шляпами.
Пропустив пароход и ответно гуднув, катер вновь побежал своей дорогой.
— Вот отчего я рыбы вчера не наловил, — забубнил Иван. — Пароходы, колёсьями своими окаянными, всю её в Волге загубили, — пришёл он к неутешительному выводу. — Одни шелешпёры попадаются, потому что мелкие и пароходов не страшатся.
— А может наживка
«Надо же, как воскресный день начался, — обошёл кое–где ещё дымившие головёшки Максим Акимович. — Такой ливень хлыстал и окончательно не потушил, — рассуждал он, совершенно не испытывая жалости к брату и его собственности. — Телеграмму, конечно, придётся дать».
— Керосинчику плеснули? — беззлобно обратился к суетящимся возле пепелища крестьянам.
Ответа не получил: будет ещё всякий чужой барин домыслами заниматься.
Конюшня, куда наведался после пожарища Рубанов, была пуста: «Пусть Георгий приезжает и сам своих лошадей ищет», — направился к катеру.
В понедельник, ближе к вечеру, громко сигналя и шлёпая по воде колёсами, вплотную к катеру причалил небольшой пароход.
На нём прибыл сам губернатор.
Рыбачивший Иван, матерясь в душе за погубленную рыбу и испорченную рыбалку, проводил его по лестнице до дома, по пути рассказывая о сгоревшем в Ромашовке барском особняке.
— И коней увели, нехристи, — подтвердил он.
— На пароходе взвод солдат, — обедая у Рубановых, вещал губернатор. — И полицейские. Сейчас поплыли дознание проводить. Максим Акимович, дорогой, распорядитесь после обеда, чтоб меня на вашем катере на тот берег доставили. Разберёмся, оставим полицейских и дальше тронемся. Не первый это поджёг в губернии. Лично решил удостовериться и впредь пресекать подобные противоправные явления. Отовсюду помещики в губернскую канцелярию жалобы пишут. Правда, сейчас и многие крестьяне грамотные стали, — кивнул на пухлый портфель, оставленный в кресле. — Чтоб зря время не терять, читаю их произведения на пароходе, вникаю и выношу решения. Встречаются прелюбопытные эпистолярные опусы, — промокнул губы, поднялся и пошёл за портфелем. — Иногда даже не для дамских ушей, — поднял волну любопытства в душе Ирины Аркадьевны.
— Сегодня отправил брату телеграмму о случившемся, — не воспринял словесные пассажи губернатора Рубанов, думая о своём. — Вряд ли он приедет из Питера. В Думе заседает.
— Максим Акимович, вы разве не знаете? — неся в вынутой из портфеля кожаной папке какие–то бумаги, промолвил губернатор.
— Извините, а чего я не знаю?
— Государь вчера вечером изволил подписать Указ о роспуске Думы. А Столыпин стал председателем Совета министров. Как мне телеграфировали из Петербурга, здание закрыто и оцеплено войсками. А растерявшиеся депутаты выехали в Выборг, где их не достанет рука российской полиции, дабы там обсудить и продумать дальнейшие действия, — сильно удивил информацией Рубанова. — Но к этому всё шло с самого ея открытия, — сыронизировал он. — Никакого уважения к государю, — уселся на стул, положив на колени папку. — Мне добрый знакомец донёс, что англоман Набоков — депутат этой одиозной Думы, любил прилюдно голосить: «Власть исполнительная, да подчинится власти законодательной…» И этим, разумеется, снискал славу самого либерального из либералов, — засмеялся губернатор. — А их председатель Муромцев требовал, чтоб придворная карета в Царском Селе подавалась первому ему, как представителю народа, а не императору.
— За одно это его в Сибирь отправить следовало. Вот там, перед медведями,
— Ну что у вас такое интересное в папке? — изнывала от любопытства Ирина Аркадьевна, совершенно не восприняв слова о роспуске Думы и о новом премьере.
— Оригинальные документы, сударыня, — вынул лист бумаги и нацепил очки губернатор. — Прошение на моё имя одной барышни. Дочери мелкого сельского торговца из соседнего с вашим уезда. Дама много своеобразнее Муромцева с Набоковым будет. Красавица пишет, — поднял к глазам бумагу: «Крестьянин нашего уезда Казимир Александрович, состоя в должности сельского писаря, как кавалер стал ухаживать за мной. Первоначально ухаживания носили обычай симпатического характера, но затем, озарённый любовью ко мне, ввиду клятвенного обещания о женитьбе в присутствии моих родителей, ему было мною разрешено присовокупиться…»
— Это что значит? — тоже заинтересовался Максим Акимович.
— То самое и значит, ваше высокопревосходительство. Пардон, мадам, — приступил к дальнейшему чтению губернатор: «… Спустя правильный период от момента присовокупления…»
— А–а–а! Вот это что такое, — насмешил супругу Рубанов.
«… родился мальчик, который при крещении назван Владимиром. Между тем обусловленный жених мой начинает увёртываться от своей виновности и откладывает день свадьбы…»
— Гусар! — перебил чтеца Максим Акимович. — У нас после летних лагерей ко многим унтерам подобные претензии предъявляются…
— Сударь, помолчите ради бога. Позвольте дослушать, — пресекла попытки супруга до конца высказать свою мысль и следующие из неё выводы.
Улыбнувшись, губернатор продолжил: «… И подлец даже стал относиться с безразличием к своим плотским вожделениям по отношению ко мне…»
— Молчите, сударь, — оборвала хотевшего что–то сказать супруга Ирина Аркадьевна, стыдливо прикрыв рот платочком, но глаза её блестели от любопытства.
— Ещё раз пардон! — возобновил чтение губернатор: «… Убитая от подобного отношения горем и страданием, прихожу в отчаяние… Потому, обращаясь сим, покорнейше прошу ваше превосходительство перевоспитать как следует сожителя моего или снискать с него сумму, какая в своде Российского законодательства значится на ребёнка… Наряду с этим, принимая во внимание ценность личной целомудренности, прошу присудить лично мне 1000 рублей. Обожая себя и родителей моих, воспитавших меня столь прелестно для такого хитрого человека, который выставил меня, подлец, посмешищем для всех соседей, знакомых и сродственников, прошу уважить сие моё ходатайство», — засмеялся губернатор, оторвавшись от чтения. — Сейчас всё брошу и поеду её милого перевоспитывать.
— И ещё подобные прошения имеются? — отсмеявшись, поинтересовалась Ирина Аркадьевна.
— Да сколько угодно, сударыня, — вынул из папки другой документ. — Разрешите зачитать? — и на согласные кивки четы Рубановых, откашлявшись, торжественно произнёс, глядя в листок: «Ваше превосходительство! В жизнь людей вкралась громадная ненормальность, которая состоит в том, что люди искусственно создают сладострастное чувство и через это излишествуют…»
— Это как? — вновь вопросил Рубанов. — Чему вы смеётесь?
— У гусаров не бывает излишеств, — докончила за супруга его словесный экспромт Ирина Аркадьевна.
— Позвольте продолжить? — отсмеявшись, произнёс развеселившийся губернатор: «…первым доказательством этого является то, что женщины, даже девушки из хороших домов, делают из себя, — оторвался от чтения, — ещё раз пардон, мадам… детей рядом нет? Может, не следует подобное читать?
— Продолжайте, сударь, и не отвлекайтесь, — высказала своё мнение Ирина Аркадьевна.
— Дети наелись и спят, — поддержал её супруг.