Держава (том третий)
Шрифт:
— Стоп–стоп–стоп. Зачем мне ботаника, — остановил товарища Василий. — Ещё скажите, что водятся в них злые медведи, волки, лисы…
— Ну да! И ещё соболя, горностаи, росомахи, дикие олени, — закашлял, приложив к губам тряпицу.
— Полиция водится? — вновь перебил его Северьянов. — Отчего–то вы в восторге от этих гиблых мест, — удивился он.
— А как же. Какие тут несметные богатства…. В Обдорске в середине декабря большая ярмарка начнётся. В это время и следует бежать… В прошлый раз, когда «отдыхал» здесь, всё продумал, но перевели в другое место. Видно, доложил кто–то по начальству из своих. Так что никому не верь. Даже собственной тени. А особенно — меньшевикам. Такие гниды. Свежую эпиграмму про
развеселил Василия и рассмеялся сам. — Даже в курсе, кто сочинил, но фамилию называть не стану.
— Да я — большевик!
— Всё равно не стану. Раз товарищ не подписал, значит, не желает, чтоб об авторстве знали. Так что не взыщи… От Обдорска двести девяносто вёрст до Берёзова. Как весточку получишь, выезжай. Есть у меня там приятель — купчина староверский. Записку ему передашь. Деньгами и одеждой поможет и сюда привезёт. У них в Обдорске, сам увидишь, на тридцать домов — сто пятьдесят лавок для ярмарки. Правда, больница и школа имеются. Постоянных жителей — с полтысячи всего, но на ярмарку во много раз больше понаедет. Особенно кочующих инородцев для меновой торговли. Денежной единицей у них служит песец. За три с полтиной русским купцам шкурку отдают. Вот старовер на этом и разбогател. Поможешь ему на первых порах. У иноверцев, кроме песцов он скупает: крестовика, недопёска, неплюя, оленьи шкуры, лисьи, белых медведей. Берёт также рыбу, птичье перо, мамонтовую кость и моржовые клыки. Ничем не брезгает. Им продаёт муку, вино, сукно, холст, табак в листьях, так они любят, железные и медные изделия. Ну и, как папуасам: кольца, бусы, бисер, зеркальца. Всё это, думаю, он уже закупил и привёз. Доехать сюда ты сможешь только с его помощью. Местность окрест Обдорска бесприютна и безлесна. Не спрячешься…
Прибыв с этапом из нескольких человек в Обдорск, Северьянов направился разыскивать дом купца. Сделать это было несложно.
— Открывай! — колотил ногой в высокие ворота, прислушиваясь к басовитым собачьим голосам: «Ежели вдруг выскочит, следует, как пристав в Берёзове с ней поступить», — поёживался он.
Вскоре ухо уловило шаги, негромкое бурчанье: шляются тут всякие, потом песцовые шкуры пропадают… Калитка, что притулилась сбоку от ворот, растворилась, и в проёме возник здоровенный мужик в остяцкой шубе.
— Николай?! — опешил Северьянов.
— Дядь Вася! То есть — Север.
— Ну чего охренел, тундра! Я и есть, — раньше младшего товарища пришёл в себя Северьянов. — Ты уже и «якаешь» меньше, — сдвинув глыбу плечом, прошёл во двор. — Собаки на привязи?
— Ага!
— За тобой приглядеть приехал. Ну, что встал, веди в дом, — сунул в широченную ладонь купчины, вышедшего на крыльцо глянуть — кого нелёгкая принесла, записку.
— Прокопий Панкратович, — протянул руку Северьянову, прочтя весточку, купец. — Сейчас покажу твой закуток, и схожу, улажу с приставом вопрос о твоём проживании у меня…
В середине
— Дела идут, — радовался Прокопий Панкратович.
«Улыбается, наверное», — с сомнением вглядывался в заросшее буйной — от глаз до пупка бородищей, лицо старовера.
Сверху, до глаз, кудрявилась пышная, с проседью, русая грива волос.
«От лица картофелина носа осталась, да глаза. Даже ушей не видно. Куда до него Карлу Марксу. Про Владимира Ильича и вовсе молчу. Нет, всё–таки в душе, бываю иногда меньшевиком. Разве можно так про Ленина думать», — вместе с Николаем активно таскали в амбар мёрзлую рыбу с широких розвальней.
— Ходче, мужики, — подбадривал их купчина, выдыхая с каждым слогом пар, и постепенно превращаясь в снеговика. — Самая торговля пошла…
— Сильна ноне ярманка… Купцов со всех городов русского Севера и Сибири съехалось… Тыща'! — вещал он, сидя вечером за столом и уплетая со своими работниками пельмени. — Чего только не привезли. Все амбары в городе забиты. Грамотеи подсчитали, что из Обдорска вывезут до двухсот тысяч пудов рыбы и около пятидесяти тысяч меховых шкур, преимущественно песца, лисицы, белки и горностая. Хорошие у остяков рыбалка с охотой были… Всё знаю! — остановил собравшегося что–то сказать Василия. — Через два дня снаряжу обоз в Берёзов. А вы будто приказчики мои. Бородёнки только жиденькие у вас. С меня пример берите.
«Да уж. С такой бородищей ни один шпик не узнает», — сдерживая смех, Василий закашлял, делая вид, будто подавился пельменем.
— Ну, живы будем, встретимся, Прокопий Панкратович, — с чувством жал руку купцу Северьянов, а следом и Николай.
— Как ящё раз увидимся, обязатяльно тябя отблагодарю, дядя Прокоп, — уже из розвальней выкрикнул Николай.
Обоз тащился несколько дней и в Берёзов въехал в потёмках позднего вечера.
— Хотел с тобой бежать, но здоровья нет, — встретился с Василием его старший товарищ. — А это кто? — кивнул в сторону Николая.
— Большевик. В полицейского во время декабрьского московского восстания стрелял… Вот и оказался в этих местах. Проверенный стойкий большевик.
— Повезло ему. Я на погост скоро, а он на свободу, в Питер. Всё–всё! Не надо опровергать и успокаивать меня. Свою судьбу я уже знаю, — повёл гостей в дом. — Из Берёзова на оленях помчитесь.
— Да я ж яго раздавлю, к ядрене фене, — усомнился Николай.
С прищуром глянув на молодого большевика, старый большевик продолжил:
— Не верхом, а на нартах. Два проводника–зырянина уже согласились. За пять штофов спирта. Каждому! — уточнил он. — По одному сразу, остальные — когда приедут. Пьяницы оба — лютые. Но с головой дружат. Свободно изъясняются по–русски, по–зырянски и в придачу на двух остяцких наречиях: верховом и низовом, совершенно несхожих между собою. Олени закуплены по три на каждые нарты. Поедете через остяцкие становища. Там будете их менять. Спирт с собою возьмите. Не рыбой же расплачиваться станете, — развеселился он. — Деньги купец вам дал….
— И одёжу, — утвердительно кивнул головой Николай. — По две шубы, мехом внутрь и наружу, меховые чулки, и меховые сапоги. Шапку и рукавицы. Не пропадём, — бодро доложил старому большевику.
— Как до Урала доберёмся, переоденемся. В мешках цивильное платье есть. Всё по размеру. Век благодарны Прокопию Панкратовичу будем.
— Можа когда и долг вярнём, — вставил своё слово Николай.
— Завтра, в новогоднюю ночь, на дровнях и отправитесь. Ровно в двенадцать часов. Соломой вас закидают от посторонних глаз. А как подальше отъедете, на нарты пересядете. Сейчас много обозов туда–сюда ходят, подозрений не вызовите. К тому же приставы пьяные будут. Потом по Сосьве пойдёте. Маршрут с тобой обговаривал. А теперь — спать…