Держава (том второй)
Шрифт:
— А это к тебе относится. Да сидите, не вставайте, — махнул не подумавшим даже оторвать задницы от гаоляна, нижним чинам. — Чего читаешь? — полюбопытствовал Аким: «Неужели и сюда мадам Светозарская добралась?»
«Юности честное зерцало», — ответил Дришенко.
— А что в ведре? — сурово вопросил Рубанов.
— Так это, вашбродь, одёжу вашенскую собрался красить, — выкрутился солдат, подбросив в костёр охапку гаоляна.
После разборок, внимательно глядя под ноги, Рубанов
Устав, присел на серый с прозеленью валун, и отчего–то ярко вспомнил Рубановку, задохнувшись от неожиданного счастья.
«Чему радуюсь? — поразился он. — Сижу на краю земли. В любой момент могут убить, а я радуюсь», — улыбнулся, вспомнив Натали и её слёзы по поводу потерянной кувшинки.
Ранним августовским утром, Аким, после традиционной прогулки в рощицу, сидел на сером с прозеленью валуне, запахнувшись в шинель, ибо китель, по словам Егорши, не один краситель, в синьку его ети, не берёт. Любуясь нереальной красоты картиной вершин сопок, островками выглядывающих из тумана, вдруг услышал в лагере какие–то крики.
«Синьку, что ли, привезли, — хмыкнул он. — Не успею нынче восходом полюбоваться», — направился в сторону бивака, разглядев в дымке тумана унтера Сидорова, прыгающего на здоровой ноге, и ловко орудующего костылём против норовящего огреть его прикладом, солдата.
— Ефимов, ты что ли? — вспомнил безалаберного часового 145-го Новочеркасского полка.
— Так точно! — привычно вытянулся солдат, тут же заработав по хребту костылём.
— Отставить, — рявкнул Рубанов. — Вот с кого следует брать пример по части дисциплины, — проглотил последний слог, ибо из тумана, собственной персоной, вынырнул Дубасов. — Говорил мне ротный: «Не пей на ночь много ханшина!» — попал в объятья друга.
— Сопка с сопкой не сходится, а товарищ с товарищем.., — мял в объятьях Акима. — А я брата твоего позавчера встретил. О каких–то деньгах тужит, — выпустил друга из тисков своих рук.
— Виктор, да какими судьбами ты здесь? — всё не мог придти в себя от удивления Аким.
— Полкан приказал с группой охотников на разведку сходить… И территорию врага сфотографировать. Но, похоже, не туда попал. Чёрт в этих сопках, и то не разберётся… Да и карты толковой нет. Аким, а тебя что, разжаловали? — внимательно оглядел друга. — Что–то неважнецки выглядишь. И белый китель о твою шинель испачкал.
— Ничего, повоюешь месяц–другой, и тоже так выглядеть станешь, — повёл друга в палатку, по пути расспрашивая про Петербург.
В палатке застали одетого по форме Зерендорфа, собирающегося идти к своей полуроте.
— Витька-а, — опешил Зерендорф и, обняв, стал колошматить по спине товарища.
— Погоди–ка, — отстранился от него Дубасов. — Это что за интермедия в Буффе? Сиреневый
— Ха! — встал в позу купца Калашникова, после победного удара, Зерендорф. — Мы здесь воюем, а не в Питере прохлаждаемся… Вот царь–батюшка и жалует воителей своих.
— Рубанов, и у тебя такие же награды и чин? — с неприличествующей офицеру завистью, поинтересовался Дубасов.
— Никак нет. Я уже полковник.
— Петька-а. Ефимо–о–в, — высунув голову из палатки, заорал Дубасов. — Тащи спирт и фотографический аппарат, — велел подбежавшему денщику. — Стой! И Федьку Кужелева сюда веди.
Потом пили спирт и ожидали восхода солнца, чтоб увековечить себя для вечности.
Вскоре к компании присоединился и Зозулевский.
Потрясённые офицеры 11-го восточно–сибирского полка узнали от прибывших, что в царской семье 30 июля появился на свет Наследник Цесаревич Алексей Николаевич.
— Об этом мы вчера в Ляояне услышали, — рассказывал Дубасов.
— Пушки палили и водки налили, — срифмовал Кужелев.
В обед прозвучал сигнал трубача, созывающего полк на построение.
Солнце поднялось, ветер разогнал тучи и полк во всей серо–буро–малиновой красе и рыжих сапогах — вакса закончилась, предстал перед приехавшим сообщить благую весть Кашталинским.
Морщась от невзрачного вида солдат и офицеров, тот сообщил перед строем о рождении у царской четы наследника, и распорядился выдать нижним чинам порцию водки, за неимением коей, они получили двойную порцию ханшина.
Недовольных не было.
Представители 145-го Новочеркасского разумно растворились в зарослях гаоляна, уйдя в разведку.
Вечером они появились, притащив пленённого японца, который, правда, оказался не солдатом, а вездесущим кули.
Со словами «ибена пау–пау», нахватавшиеся от офицеров неприличных выражений солдаты, принимая ужасно воинственные позы, под руководством Петра Ефимова фотографировались на долгую память с японцем, предварительно накачав того ханшином.
— Ну–ка, улий, возьми винтовку и замахнись на меня прикладом, — грозно выставил перед собой боевой костыль унтер–офицер Сидоров, выпятив навстречу злобному врагу георгиевскую грудь.
Но «вражина», употребивший лошадиную дозу зелья, всем сердцем полюбил своих поработителей, и нужной для дела злобы не выказывал.
— Зубы, зубищи скаль, кулище, — настаивал Егоров, обороняясь винтовкой со штыком.
— Ну ты, кулик, чего дремлешь, — протянул японцу дубину Козлов, якобы загораживаясь от удара перебинтованной рукой и целя ногой в промежность супостата.
Правда, от этих упражнений, после ханшина, он не устоял, и грохнулся наземь, ужасно рассмешив грозного кули.