Держава (том второй)
Шрифт:
Видя перекошенные от ненависти лица, Рубанов и сам проникся бешенством боя. С яростью размахивая дареной шашкой с павловским орлом на лезвии, забыв о страхе и смерти, рубил японских гвардейцев, хрипя, как и его солдаты «ура» и стреляя из револьвера.
Гора трупов выросла перед окопом, и оставшиеся в живых японцы вначале медленно, а затем всё быстрее и быстрее покатились вниз.
Атака была отбита. Наступило короткое затишье. Вновь начала работать артиллерия.
«Три сосны по–прежнему целы, — отметил зачем–то Аким, и глянул на далеко
Егоров, белея перевязанной головой, осматривал винтовку и щёлкал затвором. Дришенко плюнул на палец и определял им остриё штыка. Сидоров настраивал взвод на бой, велев бойцам осмотреть сумки с патронами и доложить, у кого не осталось.
— Ребята, — вдохновлял он нижних чинов, — если что, опять японца в штыки возьмём… Не дрейфь, братцы… Как это?.. Будьте спокойны, словно капуста на огороде, растущая под самым склоном горы…
— Что по–японовски — ни сы! — вспомнил перевод Дришенко, развеселив бойцов и Зерендорфа.
И тут Рубанов увидел, что японские цепи крадутся в обход высоты, а многочисленные колонны, с винтовками наперевес, будто Павловский полк на параде, выходят из бобового поля и направляются к ним.
«Сейчас корректировщик подполковника Пащенко заметит косоглазых, и наши пушкари угостят японезов шрапнелью, подумал он, — а японские цепи встретит 23-й полк».
Через минуту так и произошло.
Японцы залегли, спасаясь от рвущейся над головами шрапнели. Их атака захлебнулась. Напрасно офицер, размахивая длинной широкой саблей, поднимал солдат в бой.
— Ежели Кашталинский подбросит нам хоть один батальон, глаза у япошек округлятся, — произнёс Зерендорф, поднимая винтовку одного из убитых солдат.
Поднявшись во весь рост, он прицельно стал лупить из неё по офицеру.
— Не пойму, как Витька Дубасов по флюгеру попал? — не отвлекаясь от занимательного дела, буркнул он Акиму.
Командир наступающего японского полка с любопытством разглядывал русского смельчака в бинокль:
— В окопах русские офицеры, демонстрируя храбрость, любят стоять во весь рост… Они не понимают, что обнаруживают не только себя, но и своих солдат. Нанесите–ка по ним артиллерийский удар, — попросил стоящего рядом командира батареи, полковник.
Над головами роты стали рваться японские шимозы.
Так и не попав в офицера, Зерендорф пригнулся, отбросив винтовку и достав револьвер.
Где–то сбоку они услышали «банзай», то обошедшие сопку японцы заставили отступить солдат 23-го полка. Те оставили часть окопов, отойдя вниз по сопке.
Генерал–лейтенанту Келлеру доложили об отходе полка, когда командир японской дивизии Мацуда приказал подвести на захваченные позиции пушки, и сосредоточить огонь по новым позициям 23-го полка, и по батарее Пащенко, которая теперь оказалась
Келлер с ординарцем поспешили в 23-й полк. Каменистая, извилистая, широкая тропа шла по роще, мимо кумирни и столетних дубов, уткнувшись, как раз, в батарею Пащенко.
Расположившиеся над ними орудия врага, прямой наводкой били по русским пушкам.
Игнатьев, сбросив китель и став к орудию вместо убитого наводчика, стрелял сам.
Над батареей беспрерывно рвались шимозы, поражая оставшуюся в живых прислугу.
— Молодцом, молодцом подпоручик, — бесстрашно стоял под обстрелом генерал, не почувствовав даже, как над головой разорвался снаряд, осыпав его шрапнелью.
Игнатьев и ординарец бросились к генералу, но он уже не дышал.
Пащенко кричал в телефонную трубку о случившемся, но в штабе дивизии ему сначала не поверили, подумав, что ослышались, а затем начальник артиллерии приказал снимать батарею и увозить в тыл.
Само собой, вместе с убитым генералом.
«А может, только раненым?» — надеялся Кашталинский, выхватив у начальника артиллерии трубку.
— Выносите всех раненых и отходите с перевала, — в растерянности заорал он. — Ведь оставить раненых на поле боя такой же позор, как бросить пушки или утерять знамя.
Алексей Григорьевич знал это не хуже генерала.
23-й полк, не выдержав натиска врага, отступил с новых позиций, оголив фланг 11-го стрелкового полка, которому тоже пришлось с боем отступить.
К тому же полковник Яблочкин получил приказ генерал–майора Кашталинского, отходить на Лянданьсанскую позицию, что находилась всего в 30 верстах от Ляояна.
Полк терял людей от артобстрела и винтовочного огня противника.
«Как там Натали? — переживал Рубанов. — Лазарет с ранеными должны вывезти в первую очередь».
«Господи! Спаси и сохрани Акима», — шагая рядом с двуколкой мимо кумирни, шептала Натали.
Раненый в двуколке стонал от боли, и она, как могла, успокаивала его, отвлекаясь от боя и на время забыв о Рубанове.
Яблочкин, отводя полк, приказал роте Зозулевского прикрывать отход.
«Самая лучшая рота полка, — подумал Владимир Александрович. — Всех представлю к наградам».
— Рубанов, мы остаёмся в заслоне.
— Приказ ясен, Тимофей Исидорович. Лечь костьми, но спасти полк.
— Что за пессимизм, Аким Максимович, главное, дать возможность лазарету подальше уехать, чтоб обстрелу не подвергнуться, — грамотно вдохновил поручика Зозулевский.
— Будем стоять до последнего, — скрипнул зубами Рубанов.
— Вот стоять–то как раз и не следует. За камушками укройтесь, и палите по супостату, — распорядился капитан.
— Медведь обязан сразить дракона, — перебрав в уме русские сказки и японские притчи, пришёл к выводу Аким.
— Вставить ему нефритовый стержень по самые бобы.., — попытался поднять боевой дух Зерендорф.