Держава (том второй)
Шрифт:
Взяв из портсигара на столе папиросу, тот задумчиво, отрешившись от всего, стал чиркать спичками о коробок в серебряном футляре, ломая их одну за другой.
— Ваше высокопревосходительство! — предложил начальнику огонёк сидящий неподалёку Флуг.
— Благодарю, Василий Егорович, — аккуратно выдохнул к потолку дым Куропаткин. — А вы что скажете, Владимир Викторович, — обратился к начальнику полевого штаба Маньчжурской армии.
Взоры присутствующих обратились в сторону генерал–лейтенанта Сахарова.
— Э–э–э!
«Понятно! — мысленно усмехнулся Алексеев. —
Так и произошло.
— Господа! — после вступительного «э–э–э», произнёс Сахаров. — Силы Маньчжурской армии малы, — обвёл всех взглядом. — Необходимо включить в неё 1-й армейский и 5-й сибирский корпуса… И, кроме того, просить государя прислать ещё два корпуса из европейской России.
— Согласен, Владимир Викторович. Именно два боевых корпуса, а не этих бородатых «сражателей», что присылает… — хотел сказать: «ваш братец», но посчитав это чересчур язвительным, произнёс: — военный министр.
Помолчав, и обидевшись в душе за брата, Сахаров тихо продолжил, ясно понимая, что обескуражит главнокомандующего и радуясь этому:
— Потому предлагаю для улучшения стратегического положения Маньчжурской армии, отвести войска от Ташичао, дабы сосредоточить у Хайчена мощную группировку войск.
— Всё это я уже слышал от командующего, — в гневе притопнул сапогом. — Вы разве не осознаёте, какое неблагоприятное впечатление произведёт в Петербурге наше отступление… Именно отступление… Давайте, господа, называть вещи своими именами, а не вуалировать их благозвучными словами «отвести войска». И дело не в одних только впечатлениях… Ведь наступит множество отрицательных последствий. И в отношении оказания помощи Порт—Артуру, и потеря стоящей в Инкоу канонерской лодки «Сивуч». Вы согласны со мной, господа, — насупившись, строго оглядел генералов Маньчжурской армии. Только наступать! — припечатал ладонью к столу какую–то телеграмму из Санкт—Петербурга. — Сожалею, что был недостаточно настойчив в своих требованиях. Наступать! — отмёл он возможные возражения, и вытер платком вспотевший от нервного напряжения, лоб.
«Насколько прозорлив оказался Витте, якобы в шутку предлагая арестовать наместника и выслать его в Санкт—Петербург, — поднялся из–за стола Куропаткин и следом его генералы.
— Вы полностью меня убедили, — с трудом скрывая раздражение, сквозь зубы процедил он. — Тотчас же выезжаю выполнять ваши указания, — пошёл к выходу из вагона, проигнорировав предстоящий обед, чем выказал протест против давления на него наместника.
На следующий день уехал из Ляояна не в Ташичао, а в противоположную от него сторону — в Гудзяцзы, где сосредотачивался 10-й корпус, при поддержке которого Алексеев с Жилинским предлагали наступать против Куроки.
«Оставить позиции всё равно придётся, — размышлял Куропаткин, — но при боевых столкновениях с противником, что приведёт к неоправданным жертвам», — направил с ординарцем приказ Зарубаеву, что принимает на себя руководство наступлением против Куроки, а задача Южного отряда не должна носить характера упорной обороны. И если противник развернёт значительные силы, с боем отходить на Хайчен.
Как
И хотя война тянулась уже полгода, но целью действий командующего всё ещё было сосредоточение превосходящих врага сил.
В Мукдене он правильно определил, глядя на весёлых приплясывающих китайцев, что каждый второй из них практикует шпионский приработок.
Ояма вовремя получил нужную информацию, и, проанализировав, на её основе заказал свою музыку…
Дабы отвлечь внимание Куропаткина от Куроки и сохранить за собой инициативу, приказал армиям Оку и Нодзу первыми начать наступление на Ташичао.
Согласно традиции, ранним утром, после небольшой артподготовки, японцы повели наступление на правый авангард русских, а в 9 утра атаковали и левый авангард у местечка Нандалин.
К удивлению японцев, без мелочной опёки Куропаткина, русские оказали упорное сопротивление, и японцы были остановлены огнём наших батарей, наплевавших на устав и работавших с закрытых позиций.
В 16 часов японцы прекратили бой, возобновив его утром следующего дня, атакой на позиции 12-го Барнаульского сибирского пехотного полка. Но вновь потерпели поражение, отброшенные на свои позиции штыками барнаульцев.
Русская артиллерия в этот день демонстрировала чудеса меткости.
Конный отряд Мищенко угрожал японцам обходом их правого фланга. Воодушевление русских войск от удачных боевых действий росло и крепло.
Видя безуспешность своих усилий, в 21 час японцы прекратили бой.
Буквально окрылённые первым серьёзным успехом за весь период компании, войска ждали утра, чтоб самим перейти в наступление…
Но вместо этого пришёл приказ — отступать!
Находящийся за сотню вёрст от Ташичао Куропаткин, углядел опасную тенденцию охвата Южного отряда неприятельскими войсками.
Как потом говорили солдаты и офицеры, приказ этот имел для них действие «ушата ледяной воды», полностью сбив наступательный порыв, и сведший к нулю моральный дух и боевой успех.
Отступление от Ташичао, после блистательно отбитых японских атак, было принято солдатами с чувством обиды и возмущения, вылившееся в разгроме станции и вокзала.
Офицеры принципиально не препятствовали этому бунту. Они отвернулись от проезжавшего мимо Штакельберга, абсолютно не делая замечаний нижним чинам, матом выражавшим свою точку зрения по отношению к невиновному на этот раз генералу.
Причём, находившийся здесь же со своей сотней Глеб Рубанов, поразил даже виртуозов простонародной речи — бородатых сражателей, выдав генералу всё, что о нём думает.
«Правильно делает Алексей Николаевич, что держится подальше от передовой, — сидя в коляске, трусливо прятал голову в плечи генерал, — его бы точно камнями побили, и ищи потом для варваров гауптвахту».
Получив донесение о бое у Ташичао и его финале, адмирал Алексеев разнёс в дребезги стол, за которым проводился военный совет, и стулом вынес вагонное окно.