Держава (том второй)
Шрифт:
Никто не открывал. Приложив ухо, прислушался. Тишина. И явный, всё усиливающийся запах дыма из–под двери.
Увидев неподалёку на тумбочке телефон, яростно закрутил ручку.
— Яша-а! — орал в трубку. — Вызывай пожарных и присылай свободных караульных.
Несколько солдат, под предводительством Пал Палыча, мигом вышибли дверь и вёдрами принялись заливать огонь, вовсю бушевавший у печи. Горел пол и чадило кресло.
Подбежавший лакей сообщил, что это квартира фрейлины Тютчевой, и умчался её искать.
Солдаты
Когда, взяв псину на руки, вышел с ней в коридор, солдат сменили пожарные, в азарте, чуть не сбив его лестницей.
— Ещё козла Шарика бы прихватили… Зачем вам лестница–то внутри?
— Брандмейстер с нами, а лестница завсегда могёт пригодиться, — дружно принялись крушить стену рядом с печью.
Пламя разгоралось всё сильнее и сильнее. Пожарные расчёты прибывали один за другим.
Услышав шум, гам и грохот, Аким выглянул в окно — то подкатила ещё одна ватага пожарных.
Скачки орали друг на друга, выбирая место для своих упряжек. Прибывшие с пожарными собаки грызлись, выясняя, кто вожак и чья пожарная часть лучше.
Усатый брандмайор кому–то орал в рупор.
Вся площадь и набережная были усеяны народом, в большинстве своём — советниками брандмайора…
— Что ты опять натворил? — перед Акимом стоял, держась за сердце, белый как лебедь Александр Иванович.
— Но зато хоть не спал, — осчастливил его Рубанов.
— Тимочка-а, — услышали они женский голос, — лапулечка моя, — то фрейлина Тютчева узрела свою собачонку.
Враз взбодрившийся Тимочка, от радости, что видит живую и невредимую хозяйку, деловито вцепился мелкими, но острыми зубками в локоть спасителя, пытаясь урвать кусочек.
— Здесь съедаю–ю–т, — дурачась, заорал Аким, пытаясь отцепить от локтя собачью нечисть.
«А ведь 20 лет уже парню», — осудил его поведение Лебедев, мысленно, суток на 15 прощаясь с супругой.
Фрейлина с трудом оторвала Тиму от лакомого куска, и со слезами на глазах, чмокнула Рубанова в щёку.
Тут наступила относительная тишина — то подошёл сам великий князь Владимир Александрович, случайно проезжавший мимо дворца и строго нахмурившись, произнёс:
— Что вы тут?
Доблестный Рубанов коротко и ясно доложил, что проверяя караулы с капитаном Лебедевым, обнаружили пожар. Не растерявшись, вызвали подкрепление и приступили к ликвидации загорания, попутно вынеся из пламени пострадавшую таксу фрейлины Тютчевой.
— Объявляю вам благодарность, — рыкнул ужас Санкт—Петербургского гарнизона. — Оказывается, гауптвахта делает из подпоручика человека, — уходя, изрёк он.
Немного покрасневший Лебедев, держась за многострадальный рубановский локоть с вырванным куском материи, побрёл в караульное помещение.
Дабы подбодрить прямого своего начальника,
— Александр Иванович, на ужин что закажем?
У капитана из глаз, как давеча у фрейлины Тютчевой, покатились слёзы… А может, это Рубанову показалось.
На следующий день великий князь и особенно фрейлина Тютчева, красочно описали перед всем светом подвиг подпоручика Рубанова по спасению пострадавших из огня.
Слух дошёл и до императора.
Максим Акимович млел словно гимназистка, слушая дифирамбы своему сыну.
— Строгость всегда полезна, — развивал мысль за обедом у монарха Владимир Александрович. — Человек чувствует властную руку и идёт на подвиг.
Рубанову–младшему достались лишь устные похвалы, зато капитан Лебедев, как руководитель и воспитатель молодёжи, получил благодарность в приказе по Санкт—Петербургскому военному округу за подписью самого генерал–губернатора и, по совместительству, командующего округом, великого князя.
На радостях, в середине декабря, умиротворённый ротный предоставил мужественному спасителю такс целую неделю отпуска.
— В Москву, в Москву, — напевая, укладывал чемодан Аким.
Увидев вошедшую в комнату матушку, продекламировал:
— Карету мне, карету-у…
— Акимушка, сынок, что ты будешь делать один в этой Москве?
— О-о, маман… Многое!
— Ну что — многое?
— Встречусь с Натали… — И тут, по примеру папа, допустил огромную оплошность… — В газетах пишут, что 18 декабря в МХТ премьера «На дне». Причём одну из ролей станет играть сам Станиславский…
На Ирину Аркадьевну снизошёл столбняк, но она быстро избавилась от недуга, кружась по комнате и хлопая в ладоши:
— В Москву… В Москву… Карету мне, карету-у, — по девчоночьи вопила при этом.
У Акима выпал из рук вновь пошитый у Норденштрема мундир. Он вяло улыбнулся матушке и подумал: «Папа наградил меня целой тысячей рублей, что не хуже благодарности по Санкт—Петербургскому военному округу. Как славно я бы на них кутнул в Москве без мама…».
— Звоню Любочке, — компенсировала минутный столбняк бурной деятельностью. — Максим Горький — её кумир.
И снова вечером на вокзале Аким попрощался с грязнущим от шоколада и угольной копоти питерским «чилдраном», и утром поприветствовал московский пивной Шаболовский завод.
«Ждут, когда поручиком стану, чтоб вывеску сменить», — улыбнулся он.
Из номера гостиницы Аким позвонил капитану Джунковскому и попросил заказать восемь билетов на спектакль: «Три нам, а пять — Натали с родителями и чете Кусковых», — рассчитал он.
К его безмерному горю, Натали по–прежнему телефон не брала, а немного растолстевший за это время швейцар в подъезд не пускал.