Держи марку!
Шрифт:
– Отличная работа, господин Стеклярс! – воскликнул один из них. – Рон теперь должен мне пять долларов! А я говорил ему, что ты упрямый! Говорил я?
– Твоих рук дело, Вилкинсон? – обессиленно спросил Мокриц, глядя на отражение света в ложке.
– О нет, куда мне. Приказ лорда Витинари. Он считает, что всем смертникам нужно предоставлять проспективу свободы.
– Свободы? Да тут же камень опять, черт подери!
– Да, все так, тут ты прав, все так, – согласился тюремщик. – Так ведь речь-то только о проспективе,
– Ну, видимо, да, – сказал Мокриц. И не добавил: «Скотины вы этакие». Минувшие полтора месяца тюремщики обращались с ним очень даже по-божески, и вообще он всегда предпочитал находить с людьми общий язык. Это ему очень, очень хорошо удавалось. Навыки общения были важной частью его арсенала – практически составляли этот арсенал целиком.
К тому же у тюремщиков были большие дубинки. Поэтому Мокриц осторожно добавил:
– Кто-то мог бы сказать, что это жестоко, Вилкинсон.
– Да, мы тоже так подумали, но Витинари сказал, что нет, мы не правы. Он сказал, это… – он наморщил лоб, – труда-ти-рапия, физзарядка, и вообще, не дает затосковать и дарует величайшее из всех сокровищ, каковое есть Надежда.
– Надежда, – проворчал Мокриц.
– Ты не расстроился, а, господин Стеклярс?
– Расстроился? Я? С чего бы, Вилкинсон?
– Да вот, твой предшественник ухитрился вылезти в эту трубу. Такой маленький был. И юркий.
Мокриц глянул на небольшую решетку в полу. Этот вариант он отбросил сразу.
– Труба хоть ведет к реке? – спросил он.
Тюремщик ухмыльнулся.
– Все так думают. Как он был огорчен, когда мы его выловили. Приятно видеть, что ты уловил суть, господин Стеклярс. Нам всем с тебя только пример можно брать. Как ты все это провернул! Песок в матрац? Как умно, как аккуратно. Как опрятно. Нам было в радость наблюдать за тобой. Кстати, жена моя сердечно благодарит за корзину с фруктами. Такая солидная корзина. Даже кумкваты есть!
– Не за что, Вилкинсон.
– Смотритель, правда, чуток обиделся из-за кумкватов, у него-то были одни финики, а я так и сказал ему, что фруктовая корзина – она как жизнь: никогда не знаешь, что попадется. Он тоже передает спасибо.
– Рад, что ему понравилось, Вилкинсон, – ответил Мокриц рассеянно. Несколько его бывших квартирных хозяек приносили гостинцы «бедному, сбившемуся с пути мальчику», а Мокриц всегда делал ставку на щедрость. В конце концов, в его профессии все держалось на стиле.
– И вот еще что, – сказал Вилкинсон. – Мы тут с ребятами подумали, вдруг ты все-таки решился облегчить душу на предмет адреса того самого места, где расположено местонахождение, где, чтобы не ходить вокруг да около, ты спрятал деньги?..
В тюрьме стало тихо. Даже тараканы прислушались.
– Нет, на это я пойти не могу, Вилкинсон, – громко ответил Мокриц, театрально выдержав паузу. Он похлопал себя по карману сюртука, поднял вверх палец и подмигнул.
Тюремщики усмехнулись в ответ.
– Прекрасно тебя понимаем. А сейчас я бы на твоем месте отдохнул, потому что тебя повесят через полчаса, – сказал Вилкинсон.
– Эй, а завтрак мне не положен?
– Завтрак только после семи, – отозвался тюремщик с сожалением. – Но знаешь, я сделаю тебе сэндвич с беконом. Только ради тебя, господин Стеклярс.
До рассвета оставались считаные минуты, когда его провели по небольшому коридору в каморку под эшафотом. Мокриц заметил, что наблюдает за собой как бы со стороны, словно он уже частично покинул свое тело и парил, как воздушный шарик, который только и ждет, чтобы оторваться от нитки.
В каморку через щели помоста у него над головой и вокруг дверцы люка, ведущего на эшафот, просачивался свет. Человек в капюшоне усердно смазывал петли означенного люка.
Когда в каморку вошли, он прервался.
– Доброе утро, господин Стеклярс! – он учтиво снял капюшон. Это я, господин, Даниэль «И-Раз» Трупер. Я твой палач на сегодня. Не волнуйся, я вздернул уже не один десяток человек. Мы быстро со всем разберемся.
– Скажи мне, Даниэль, правда ли, что, если человека не повесят с трех попыток, ему дается помилование? – поинтересовался Мокриц, пока палач тщательно вытирал руки тряпкой.
– Слыхал я о таком, слыхал… Но меня, знаешь, тоже не просто так прозвали «И-Раз». Желает ли господин черный мешок на голову?
– А это поможет?
– Кто-то считает, что так будет выглядеть презентабельнее. И потом, не видно, как глаза выкатываются из орбит. Короче, это скорее для публики. Сегодня, кстати, весьма многочисленной. Неплохую про тебя тиснули статейку в «Правде». Писали, какой ты хороший человек, и все такое. Кхм… не изволишь подписать веревку перед повешением? В том смысле, что после уже вряд ли получится.
– Подписать веревку? – удивился Мокриц.
– Ага, – отвечал палач. – Это как бы традиция. Люди покупают использованные веревки. Коллекционеры узкого профиля, так сказать. Странновато, конечно, но чего только не бывает, да? А с автографом, понятное дело, стоит дороже, – он расчеркнул пальцем в воздухе по всей длине веревки. – У меня и специальное перо есть, которое пишет на веревке. По автографу на каждые пару дюймов, ладно? Только подпись. Никаких эпиграмм. А мне денежка. Буду премного благодарен.
– Может, в знак благодарности не будешь меня вешать? – спросил Мокриц и взял у него перо.
Все откликнулись на это одобрительным смешком. Трупер наблюдал, как Мокриц выводит автографы на веревке, и радостно кивал.
– Замечательно, это фактически мой пенсионный фонд у тебя в руках. Итак… все готовы?
– Я не готов! – быстро ответил Мокриц, к всеобщей радости.
– Ты такой забавный, господин Стеклярс, – сказал Вилкинсон. – Без тебя тут будет совсем не так, честное слово.