Дерзкая. Пленница (тело)хранителя

Тимина Светлана

– Если это платье до сих пор там, где ее держат… - голос Беляева дрогнул, - это же…

– Дай бог, чтобы это было так! Они не могли продать такое платье так быстро, выбросить, я думаю, тоже. Даже если это произошло, маршрут его передвижения можно отследить за все это время, и… и мы будем точно знать, где Юля?!

– Дианочка! – она даже вскрикнула, когда супруг впервые за много лет с жаром обнял ее и поднял над полом, закружив. – Я привезу нашу дочь уже сегодня! Любимая моя!

Скрипа открываемой двери никто не услышал.

– Я думал, вы опять ругаетесь, - сдвинул брови

Владимир, вернувшийся с пробежки. – Вы что, нашли мою сестру?

Беляев не ответил. Шмыгнул носом, сделал приглашающий жест сыну. Не веря до конца увиденному и как будто ожидая подвоха, Вова подошел к родителям.

Станислав свободной рукой прижал его к своей груди и поцеловал в лоб…

Юля

Я открыла глаза и впервые за последние несколько дней не сощурилась от мерзкого и равнодушного света галогеновых лампочек. В окно светило солнце.

Где-то вдалеке раздавались гулкие раскаты грома. И на фоне черной полосы наступающего неба солнечный свет показался мне до нельзя ярким. Как будто символичным, что ли – на фоне туч я радовалась золотым лучам. И гроза не пугала. Возможно, она пройдет стороной, а если нет - в моей жизни состоялся переворот такого масштаба, что погодные условия были самым малым из всего, что должно было меня как-то встревожить.

Я долго смотрела в окно. Стихия как будто завораживала, призывала к себе – но ни единой мысли о побеге у меня не возникло. Я просто смотрела, как чернота постепенно подбирается, выхватывая все большую площадь голубого неба, прислушивалась к хриплому дыханию Тагира во сне… и не думала ни о чем.

Удар, который я получила, узнав о проделках своего отца, превратил меня в камень. Я знала, что не смогу больше жить с ним под одной крышей. Не смогу смотреть в глаза и знать, что он сотворил с живыми людьми. Я даже не задам ему вопрос, ради чего, собственно.

Скажете, есть презумпция невиновности? Для меня почему-то все стало очевидно, как божий день.

Не будет такой мужчина, как Тагир, просто так ломать жизнь девчонки, если бы ее не связывали родственные узы с заклятым врагом. Они не запросили выкуп, значит, это не входило в их планы. Только месть. Отцу хотели причинить боль с помощью моего похищения. И оставалось радоваться, что при этом меня не тронули… почти не тронули.

Я повернула голову. Искушение поцеловать Тагира в приоткрытые губы было таким сильным, что я чудом сдержалась. Не хотелось его будить. Ночной марафон вымотал обоих.

Меньше всего я ожидала, что Тагир начнет меня успокаивать. Гладить, пока я рыдаю. Говорить, что я ни в чем не виновата. Слышать мои истерические возражения и переходить на крик. А потом целовать – жарко, неистово, как будто стирая с губ все эти слова.

Он поначалу едва понял, наверное, что произошло. Потом матерился сквозь зубы, обещая вырвать Стингрею язык по самые яйца. А я думала о том, что не изнасилование, ни угрозы, ни заточение в подвале – ничего не имело значения по сравнению с тем, что я узнала о своем отце.

Я любила его. Да, к моему детству и его роли в нем было по-прежнему много вопросов, но, видимо, недостаточно, чтобы ожесточиться. Я закрыла сердце на замок от

других. Воздвигла стену – чтобы никто другой попросту не смог меня обидеть. Отец имел надо мной власть. Больше никто не вправе.

Я считала его героем. И окончательно в этом убедилась в тот самый день, когда, похоже, он самолично сжег заживо жену и ребенка Тагира…

Вот когда рушатся такие идеалы, вшитые под кожу с самого детства – это охренеть, как больно… и врагу не пожелать, как страшно.

Тагир вынес меня из подвала на руках. Я не помнила, как это произошло. Плакала и кричала, что не буду препятствовать, если отца решат убить. Кажется, иногда накатывал ужас. Я примеряла на себя то, что должны были чувствовать убитые им жертвы, и просила не делать со мной того же самого.

Потому что в моей вселенной родные такого беспощадного убийцы были бы тоже приговорены без суда и следствия. Видимо, у меня было не так уж много общего с моим отцом.

Я не могла прийти в себя даже после порции какого-то крепкого алкоголя. Откуда-то в огромной комнате появился Стингрей. Может, он был уже плодом моего окончательно свихнувшегося воображения? Они с Тагиром сцепились, будто два боксера на ринге, а я размазывала слезы по лицу и понимала, что никакому алкоголю в мире меня не исцелить.

– Это правда? – спросила я, обхватив себя руками и мелко дрожа, когда мужчины окончили свои танцы с кулаками и обессиленно рухнули в кресла по разным углам.

– Я не должен был ей этого говорить… - Стингрей потер ссадину на виске. – Тайгер, она меня достала. Сам виноват. Двери надо закрывать, даже если нажрался как олень. Ты это, малышка… не сто процентов верняк. Не вру. Знающие люди подняли дело и этим занимаются…

– Не надо, - тихо произнесла я, закрывая глаза.

– Рот закрой, - осадил приятеля Тагир. – Ты итак ее довел. Юля, я об этом говорить не готов. Просто запомни, что ни в чем не виновата.

– Вы не поняли, - голос казался мне чужим. Будто кто-то извне нашептывал, что говорить, и позаимствовал даже свой голос. – Я не маленький ребенок. Не надо успокаивать и уверятб. Что я не так все поняла. Вы теперь убьете меня?

– Радуйся, что я тебе голову не прошиб, - хмуро сказал Тагир напарнику. – И прежде чем много говорить, будь готов ответить за базар.

– И отвечу. Я говорил, что мои люди напали на след…

– Исчезни отсюда, сказал!

Если Тагир хотел выместит ярость на мне, он легко переключился. А я не знала его таким, как сейчас. Нежным, внимательным… только каким-то потерянным.

– Когда это произошло? – глядя в пустоту, спросила я.

Ответ лишь подтвердил мои собственные догадки. Не день в день, но это было примерно в то год. В то же время года, когда…

– Прости, что у него родилась я. Что ты сейчас видишь перед глазами это напоминание и не можешь решиться убить.

Откуда взялись эти слова? Мы оба ополоумели. Но остановиться я не могла.

– Я, честно… капец как жить хочу… Но если тебе станет легче… ты только не так мучительно, хорошо? Я боюсь. И знаешь, одно дело, когда ждешь смерть и готовишься… так вот, может, внезапно, да? Я не хочу… но я не знаю, как еще воздать ему… просто не знаю…