Дерзкая. Пленница (тело)хранителя
Шрифт:
Темнота рассеивается. Кожу словно стянуло. Я пытаюсь вспомнить, успел ли я выстрелить, и почему не слышал того выстрела, который меня отправил в нокаут.
Дождь закончился. Я сижу, прислонившись, предположительно, к стене, и не могу пошевелить руками. Боль также сбоку, в правом ребре – туда угодила пуля, и хоть бронежилет ее остановил, это охренеть как больно.
Успел? Или после такого меня бы точно не оставили в живых? Вопросы без ответа разрывают голову дополнительным витком пытки. Руки не слушаются, и постепенно, по мере того как к ним возвращается чувствительность,
От этих тварей в любом случае легкой смерти не дождешься. Надеюсь, все было не зря. А если промахнулся – шанс еще остается. Впиться в его глотку зубами, к примеру. Сберечь силы при любом раскладе будет полезно.
Здесь кто-то есть кроме меня. Как хищник, что давно идет по следу и давно привык уворачиваться от ударов в спину, я это чувствую.
Не убили, значит. Что означает – скорее всего – что Беляев тоже остался жив. Не упустит возможности посмотреть в мои глаза перед тем, как спустить курок. И наверняка перед этим еще расскажет в подробностях, как мучительно умирала моя семья.
Я бы на его месте поступил именно так.
Жду, пока яркие пятная перед глазами не уйдут в небытие и я смогу поднять веки так, чтобы рефлекторные слезы от яркого света не приняли за свидетельство слабости либо поражения. Это удается, хотя и с большим трудом.
Холодный электрический свет режет сетчатку. Непроизвольно напрягаю руки, сталь наручников впивается в кожу. А боль в затылке полыхает с новой силой.
Темное пятно в кресле у спины ничто иное, как тот, кого я надеялся убить. Не срослось. Он здесь. Бледный, помятый, костюм в грязи, на плечах полотенце. Из моего гардероба. Выглядит смешно, и я позволяю себе ухмылку.
Я много чего могу себе позволить перед смертью. Если это заденет противника – тем более.
Мы одни в комнате. Ее я почти не посещал за все то время, пока использовал дом в качестве тюрьмы для ценной заложницы. Юлька, надеюсь, жива. Я строго приказал ребятам к ней не прикасаться…
Уму непостижимо. Смерть дышит мне в затылок, а я переживаю о ней. Дочь Беляева сделала невозможное. Добралась туда, куда никогда бы не добрался он сам. Если я и проиграл в поединке – то только ей.
– Где она? – голосовые связки меня не слушаются, и вместо четко поставленного вопроса выходит сдавленный хрип.
– Жалеешь, что не успел ее спрятать?
Беляев смотрит как будто сквозь меня. Странное выражение его глаз на миг сбивает с толку. Нет злорадства, торжества и жажды возмездия. Я не понимаю, почему там вижу то, чего быть не должно.
– Да все нормально с ней. Скоро домой отвезу. И да, спасибо, что не обидел ее… ну сверх того, на свадьбе. Я бы тебе только за это…
Едва его слышу. Так, Юлька в безопасности. Ничто теперь не помешает нам схлестнуться один на один, пусть и силы не равны.
– Я бы не причинил ей зла. Можешь не равнять меня по себе. Ты сжег портрет Марины следом? Или он до сих пор при тебе, напоминает о самом мужском поступке из всех?
Беляев меняется в лице. Но ненадолго. Скручивает крышку с бутылки виски и делает глоток.
– Будешь? – даже не кривится, вытирая рот
– Не откажусь, хотя только вот без рук будет проблематично. Но ты же хрена с два их с меня снимешь.
Белый медленно подходит ко мне, слегка кривясь от боли. А моя пуля все-таки достигла цели. Бронежилет не дал оборвать его жизнь, какая досада. Впрочем, меня он тоже уберег.
Не так то он и пост. Подходит так, что мне не достать его даже, будь мои руки свободны. Протягивает бутылку, пытаясь направить горлышко к моим губам… и вдруг со злости впечатывает его в пол, только чудом не бьёт.
– Твою мать, Булат! Какого хрена ты исчез, как призрак отца Гамлета, блядь! Схуяли этот маскарад с перетянутой рожей и эти ебаные шпионские игры? Ты совсем мозги себе отбил, если подумал, что я как-то к этому причастен?
– Гори в аду мразь, - сплевываю на пол. – Я не спрашиваю, на хрена ты меня предал. Я это знаю. Я не понимаю, как ты мог сжечь живьем… ты любил Марину, ебать тебя в рот! Ты смириться не мог, что она выбрала меня?
– Да нет, Булат, ты не долбаеб… - тяжело дыша, Белый вновь поднимает бутылку. – Ты долбоебище. Тебе влили в уши пургу, которой ты поверил сразу. Что ж, ошибается каждый, но ты даже мозгами не раскинул. Ты молча схавал все, что тебе нассали в уши и не попытался даже разобраться.
– Ты бы стал разбираться, если бы я пустил твоей Юльке пулю в лоб? Стал бы?
– Короче, Булат, смотри сюда. Пока тебя, как щенка, мордой не ткнешь, беседы у нас не получится. Смотри и думай. Этого всего можно было бы избежать с легкостью, если бы ты не решил исчезнуть и перетянуть себе хебальник. Иногда обычный разговор решает куда больше. Смотри, короче…
Белый что-то одержимо ищет в смартфоне. А затем с торжеством тычет мне в лицо.
– Смотри же. И не надо тупых боков в стиле, подделал либо нашел похожих. Вот не надо. Будь я тем, кем ты меня считаешь, я бы пристрелил тебя, ни хрена из этого не поясняя. Глаза раззуй и смотри внимательно.
И подносит экран к моему лицу.
Кажется, я кричу.
Я думал, что буду так кричать только в том случае, когда увижу, как мою семью заживо пожирает огонь.
В моем представлении Беляев был как раз тем, кто мог бы заснять момент их гибели и жестоко поквитаться перед тем, как убить меня. Тут же либо он в своей изощренной жестокости зашел куда дальше… либо произошло то, что заставило охренеть куда больше, чем от целой обоймы в лоб.
Эта женщина на фото мне одновременно родная… и незнакомая. Годы меняют всех нас. А я смотрю в лицо, понимая, что даже если и не на все сто процентов она похожа на мою Марину десять лет назад, то этот взгляд я узнаю из тысячи.
Дело даже не в разрезе глаз, мышечном строении и прочей лабуде, которой когда-то со мной поделился мой пластический хирург. Ныне – звезда среди докторов, но не об этом сейчас.
Когда ты любил и все еще любишь человека, даже вопреки тому, что считал его мертвым, при одном взгляде на фотографию возникает та самая буря в голове. Ее не вызвать тем, кто просто похож: мозг всегда различит нюансы и определит, фейк тебе подсунули либо оригинал.