Дерзкие мечты
Шрифт:
Взошла луна. Ее лучи серебрили воду и крыши домов с их старинными трубами, превращая прямоугольники кварталов с рядами колонн в диковинные кубы, походившие на черно-белые рисунки сумасшедшего. В каком-то из старинных двориков запел соловей. Неподалеку от них музыкальный ансамбль разучивал Концерт для кларнета ля минор Моцарта, снова и снова повторяя эту медленную печальную мелодию, которая плыла над крышами домов, окрашивая ночь своей сладковатой горечью. Где-то на Канале-Гранде гондольер с нежностью и страстью пропел любовную канцону. Вода плескалась об опоры крыльца-пристани под их лоджией и о старые каменные
Вайолетт повернула голову, чтобы взглянуть на Аллина в желтом свете фонаря на носу одной из гондол, проплывавших мимо, и увидела обращенное к ней лицо любимого. Подобные двум темным озерам, глаза его горели желанием.
Она протянула к нему руки.
14
Джолетта радовалась тому, что они с Роуном ехали на машине в Венецию почти тем же путем, что и Вайолетт с Аллином когда-то. Расположение дорог в этой части мира изменилось мало, и железнодорожные рельсы на многие километры тянулись вдоль автострады, по которой они ехали.
Единственная имевшаяся в транспортном агентстве машина, взятая напрокат, оказалась старой развалиной с ручным переключением скоростей и тесным салоном без кондиционера. К тому же она оставляла за собой шлейф сизого дыма. Джолетта, конечно, знала, что в Европе редкая машина оснащалась кондиционером, но все же не удержалась от замечания насчет того, что в покинутом ими автобусе имелся кондиционер.
Роун молча выслушал ее колкости, глядя, как она борется с ветром, яростно трепавшим ее волосы. Когда они остановились у аптеки, чтобы купить туалетные принадлежности, он приобрел для нее белый шелковый шарф и огромные итальянские очки от солнца в белой оправе. Раздосадованная на себя за то, что она не подумала об этом сама, Джолетта в ответ лишь буркнула «спасибо».
Как бы там ни было, когда она повязала шарф на голову, надела очки и положила руку на дверцу с опущенным стеклом, а ветер бил ей в лицо и свистел в ушах, она почувствовала себя вполне по-европейски. Но она, конечно, ничего не сказала об этом Роуну.
В свое время Джолетта не удосужилась освоить ручное переключение скоростей, поэтому машину все время вел Роун. Не прошло и десяти минут после пересечения итальянской границы, как она порадовалась тому, что у нее есть уважительная причина не садиться за руль.
Итальянские водители полностью пренебрегали правилами безопасности и неслись по дороге с сумасшедшей скоростью, граничившей с самоубийственной или даже убийственной. Автомобиль в любую минуту мог превратиться в наступательное оружие в дорожной войне. И если такое случалось, пленных в этой войне не брали.
Бешеное движение, потоки машин, несущихся по дороге со скоростью сто сорок и больше километров в час, похоже, не беспокоили Роуна. Он уверенно держал руль, готовый к немедленной реакции, и вел машину смело и азартно, не отклоняясь и не уступая дороги.
От нечего делать Джолетта принялась выполнять роль штурмана. Разобраться в незнакомых дорожных знаках оказалось не столь сложно, как ей показалось вначале, когда Роун впервые положил карту ей на колени. Система скоростных автомагистралей сама по себе мало отличалась от американской, а обозначения дорог были даже более понятными.
По ходу движения она давала Роуну короткие указания, большей частью в ответ на его вопросы.
Ведя машину, Роун насвистывал, как показалось Джолетте, какую-то итальянскую песенку, названия которой она не помнила. Очевидно, он радовался тому, что добился своего, отделавшись от туристической группы. Впрочем, она тоже не возражала. Было намного приятнее иметь свободу действий, когда они по своему желанию могли притормозить у живописной деревушки или даже остановиться, чтобы сфотографировать поляну с полевыми цветами или красивый вид. Теперь, вырвавшись из закупоренного кондиционированного автобуса, она могла вдыхать через открытое окно ароматы полей, смаковать пряные запахи виноградников, смешанные с запахами молодых трав и далеких пастбищ.
Джолетте хотелось, чтобы их поездка продолжалась как можно дольше. Но она ни за что не призналась бы в этом Роуну, даже под пыткой. У нее не было желания быть рассудительной. Она рассердилась на него и хотела, чтобы он это знал.
Протянув руку, она включила радио. Роун тут же посмотрел на нее и перестал насвистывать. Джолетта покрутила ручку настройки, пытаясь поймать какую-нибудь станцию, но через несколько минут раздраженно нахмурилась. Ей Стало жаль, что она положила конец насвистыванию своего попутчика, которое было определенно предпочтительнее рок-музыки и футбольных комментариев, заполнивших эфир, и, уж конечно, лучше, чем его напряженное молчание. Не желая так быстро отказываться от своей ночной идеи, она оставила радио включенным и откинулась на спинку сиденья.
Так прошел час, затем другой. Вообще-то нехорошо, что она не разговаривает Роуном, подумалось Джолетте. Ведь вокруг столько интересного. Даже сами названия населенных пунктов, которые они проезжали, говорили об истории, в них чувствовалось что-то романтическое и беспредельно очаровательное; именно Роун был одним из немногих встречавшихся ей людей, которые могли это оценить. Более того, на деревьях распускались молодые зеленые листья, а пестревшие вдоль дороги цветы желтого утесника, красного мака казались крупнее и ярче, чем в Англии и во Франции. Девушка несколько раз поворачивала голову к своему попутчику, порываясь сказать ему об этом, но каждый раз ее что-то останавливало.
Джолетта смотрела в окно, когда Роун наконец заговорил:
— И как долго вы собираетесь продолжать в таком же духе?
— Что вы имеете в виду? — она посмотрела на него с вызовом.
Уголки его губ дрогнули в легкой улыбке.
— Я имею в виду ваше нежелание говорить со мной.
Она не думала, что ее молчание можно истолковать таким образом. Слова Роуна невольно напомнили ей об отношении Гилберта к Вайолетт, о котором та писала в своем дневнике. Джолетте неприятно было видеть себя в таком свете, неприятно было осознавать, что такой способ проявления недовольства мог быть наследственной чертой.
— Я нахожусь здесь, потому что у меня нет выбора, и я не чувствую себя обязанной радоваться по этому поводу или изображать радость, — возразила она.
— Но и дуться вы не обязаны. Если вам что-то не нравится, так и скажите. Я не могу читать мысли.
— Вот и прекрасно, — усмехнулась она.
Роун готов был рассмеяться, когда увидел, с каким удовольствием его попутчица откинулась на спинку сиденья, но сдержался, пряча глаза за темными стеклами очков. Задумчивым голосом он проговорил: