Десанты

Валин Юрий Павлович

Зачем они ему нужны? Зачем Отделу старшина-санинструктор и ефрейтор деревенский? Или это уже не Отделу? А тем, кто самые немыслимые полномочия раздает? Всё равно, зачем Попутный им все выкладывает? Ладно, пусть не все, но слишком-слишком многое. Хотел бы вербануть - нашел бы что наплести. Простое. Ласковое, правильное, чтобы гордиться собой можно было. Собой, страной, внуками, пусть и не совсем своими. Тьфу, о внуках вовсе нельзя.

...- Я тебя сейчас шлепну! Прямо в лобешник, гадина! Не может так быть! Враги вы там все...

– Не упрощай,

Шведова. В лобешник... Меня, вон, и белобандиты расстреливали. Хочешь, пузо покажу?

Молчит старый жук Торчок. Жизненный опыт, он в дурное куда быстрее верить заставляет. Лес молчит, озеро. Лишь старшина за свою, за Советскую Страну нервы рвет. А Витюша Попутный? Он ведь оттуда. Старый он. Вечный майор. Клоун и боец того фронта, от которого честные переводчики шарахаются, как от кучи говенной. Всё так. И всё не так.

...- Вы?! Преемники?! Подстилки б... Да вас к стенке...

– Какие есть...

Женька дошел до машины. Маячил у другой опушки Трофимов. Ссутулился, озяб, наверное. Всё-таки хорошо если ничего лишнего не знаешь, не слышишь. Женька махнул напарнику рукой, повернул назад, к 'своим' соснам. Финская трехлинейка плечо оттягивала, пахла как-то чужеродно. Масло другое, что-ли? Или предрассудки? Вон, отец одно время каждую неделю в Хельсинки по делам фирмы мотался. Вроде нормальные люди, о войне и не вспоминают. 'Братья навек', это вряд ли, но... А дрались ведь в полную силу. Тот капрал выборгский... И здесь... Дальше той ели лучше не ходить - потягивает из чащи. Прикопать бы пехотинцев нормально, документы их родственникам передать...

К черту! Тут война. Даже две. Может, и со своими схлестнуться придется. Маринка не поверит. Упрямая. Коммунистка. В смысле, комсомолка, конечно, но действительно идейная. Интересно, успел сам Попутный комсомольский значок на груди поносить? У отца такой, маленький, с профилем полузабытым, в ящике письменного стола болтается. Сколько лет прошло? Лучше не считать.

...Тихо у костра. Силы орать кончились. И огонь почти угас. Затухла вера старшинская или еще рванет, но уж самой последней 'лимонкой', в клочки гостей непрошенных разнося?

Песок под сапогами чуть шуршит - поднимается наверх фигура с финским автоматом на плече. Женька в первый момент человека за Торчка принял - что-то носами прохорей косолапо загребает. Нет, майор, конечно.

– Как обстановка, Земляков?

– Тихо. У вас как?

– Да что нормально, не сказал бы. Думают. Крушение мировоззрения с разрывом всех шаблонов и анусов, откровенно невеселая штука.

– Понятно.

– А мне не очень, - Попутный вздохнул.
– Я бы не поверил. Просто из вредности и врожденного чувства противоречия. Черт его знает, или они правда проще и честнее были, или мы вырождаемся. Экая я гадина сегодня. Бесспорно достоин материального поощрения и наградного термоса с именной гравировкой. Ладно, Евгений, снимай с поста нашего сержанта-доходягу и производите отбой. Я погуляю, на лес посмотрю...

– Но...

– Выполняй, Земляков. Мне еще и тебе мозги вправлять недоставало. Три часа на отдых, и выдвигаемся. План компании потом объясню. У меня язык уже не ворочается.

– Понял. А они... ну, Шведова, наган уже спрятала?

– Ссыкун ты все-таки, Женя. Тебя-то она в последнюю очередь шлепнет. Иди спокойно. Идеологии лучше не касайся - эта пакость и так нам чуть мозг не разорвала. А так общайся. Тебе ж эта Маринка, насквозь обмариненная, симпатична. В нелирическом смысле этого слова, естесно. Вот и не напрягайся. Ежели убьет, так все равно стрельнет тебя не очень больно.

– Ну да.

Женька сходил к сержанту, взяли из машины паек, спустились к костру. Здесь сидели в тишине, смотрели на угли. Коваленко, наконец, натянул галифе, но до сапог, видать, руки так не дошли. Косился старлей на старшину - у девчонки лицо злое, даже скулы по-монгольски выперли. Кобура расстегнута... Не, лучше не смотреть...

Женька вскрыл банку, Трофимов набрал еще сучьев - оживил костер. Шведова шевельнулась, выгребла из углей комочки тонкой фольги:

– Не горит, дрянь такая.

– Упаковка надежная. Технологичная, - промямлил Женька.

– Гондоны, они и есть гондоны, - жестоко сказала старшина.
– А ты вообще заткнись, лейтенант. Я тебя за своего приняла.

– Вы кушать-то будете?
– робко спросил Леха, нарезая хлеб.

Жевали в молчании. Женька навалил на горбушку горку американской свинины - для начальства. Шведова проигнорировала. В котелке забулькал кипяток. Заварили. Молчание угнетало, просто спасу никакого нет.

– Марин, я там шоколадку нес, - рискнул Женька.
– Вообще-то, тебе.

– Дурак. С какой стати-то?

– Просили, - деликатно пояснил курьер.

Шведова покосилась на старлея:

– Да вы вообще дураки. Наивные как дети. В головах хоть что-то осталось, кроме денег и пошлости?

– Я ротой командовал, - угрюмо сказал Коваленко.
– А шоколад - от чистого сердца. Он полезный.

– Вот Лешке и отдайте. Ему для крови нужно.

Сержант забормотал, что он не ребенок сладкое есть. Женька вынул из многострадальной сумки помятую плитку.

– Отож конфета, - удивился всё молчавший Торчок.
– Фунта два, не иначе.

– Поломалась чуть-чуть, - сказал Женька.
– Я там прыгал-ползал...

– Под бомбежку заехали, что ли?
– безразлично спросила Шведова.

– Под 'фаусты', - сердито сказал Женька.
– Ты, Марин, как хочешь эту фигню трактуй, но поголовно трусами мы не стали.

Пожала плечами.

Женька шуршал фольгой: пахнуло вкусно - свежий. Вот что переправлять нужно. Шоколаду, ему, что семьдесят лет вперед, что сто назад... Парадокс. Правда, толком не проверенный.

– Буржуйский?
– неугомонная Шведова морщилась.