Десанты
Шрифт:
– Ты еще скажи, мы за него и продались, - скрипнул зубами старший лейтенант.
– О происхождении конкретного продукта ничего сказать не могу. Сунули впопыхах, без обертки, - мирно пояснил Женька.
– Но в данном случае, предлагаю считать шоколадку интернациональной. Да и вообще, что мы трофейного не жрали? Этот продукт в любом случае получше фрицевского...
Шоколад действительно был неплохой. Алексею скормили удвоенную порцию, хоть парень и отнекивался. Но и старшина попробовала. Собственно, в будущем не все так погано, как иногда кажется...
Кажется
Провокатор он, конечно. По всему видно. Мерзкий тип. Умный и насквозь мерзкий. И ненавидеть его следовало бы сильнее, чем фашистов. Но сильнее, чем гансов и ихнего Гитлера, ненавидеть просто невозможно. Ладно, нужно разобраться. Время еще будет. В чем майор прав - дело до конца доводить нужно. Самолет все-таки не ЭТИ сбили. Незачем им было за Сергеем Вячеславовичем охотиться...
Здесь логика давала сбой. Просто невозможно даже на миг представить, что подполковник Варварин был не тем, кем он был. Советский человек! И попробуйте иное гавкнуть! От него урона немцам побольше, чем от целого танкового полка было. Понятно, санинструктору много знать не положено, но все равно... Разве мог он предателем числиться?
Сука, е... сволочь, ты, майор. Запутал, дерьмом всё облил...
Марина закинула в кузов вещмешок. 'Диверсантка' уже тарахтела, Лешка выковыривал осколки отсутствующего лобового стекла - вечно они в кабине откуда-то появлялись. Топтался рядом с бортом здоровяк старший лейтенант. Должно быть, подсадить хотел. Тварь. Может, он и вообще штабс-лейтенант какой-то?
Шведова вспрыгнула на колесо, стремительно перебралась через борт. Черт с ним, что юбка задралась - только бы не прикасался, урод иномирный. Ряшку нажрал... Всё-таки белогвардейцы они или нет?
Остальные уже загрузились. Майор хозяйственно расстилал телогрейки - захапал обе, вздремнуть собирается. Торчок подмигивал - у кабины трясет меньше, место уже занял. Собственно, Женька тоже туда нацелился. Вот кто он-то такой? Неужели тоже чужой? Но как же в это поверить? Рожа интеллигентная, опять окуляры нацепил, пилотка как из задницы. Москвич, он и есть москвич. Но ТАМ ведь совсем другие должны быть...
– Ты чего, брезгуешь, что ли?
– хмуро спросил москвич-переводчик.
– Садись посередке, мягче будет. Или мне к борту отсесть?
Марина села на лапник между лейтенантом - то ли своим, то ли чужим, - и надежным Торчком. Павло Захарович скреб щеку, уже щетинистую - по всему видно, принять то, что майор наплел, было нелегко и видавшему виды ефрейтору. Что ж делать-то теперь?
Майор, с удобством устроившийся на лапнике и телогрейках, приоткрыл один глаз:
– Вы беседуйте, не стесняйтесь. Я сплю крепко. Только уж лучше на отвлеченные темы дискутируйте. А то я пугаюсь, когда над головой из нагана
– Спите, Виктор Иванович, какие уж тут разговоры на ходу?
– сказал Земляков, устраивая понадежнее винтовку.
В кузов заглянул старший лейтенант:
– Устроились? Можем двигаться?
– Так давно пора, - заметил Попутный, зевая.
Хлопнула дверь, из кабины донеслось:
– Он сказал 'поехали!' и взмахнул рукой. Жми, Леха...
Когда старшина заревела, Женька вообще ничего не понял. Девчонка не плакала, а натурально ревела. Говорят 'в три ручья', так тут все четыре. Потому как и из носа... И эти всхлипы задыхающиеся... Кошмар какой. Уткнулась в плечо Торчку и аж колотит её...
Женька вытащил флягу, но совать воду было нелепо - подавится определенно. Вцепилась в юбку свою - кулак аж белый. Попутный глянул, решил спать дальше.
Не всхлипывала, стонала-задыхалась. Негромко, но прямо хоть вытаскивай 'Лахти' да стреляйся. Торчок что-то бормотал, гладил девчонку по плечу.
– Может, остановимся?
– пробормотал Женька, кривясь.
– Та пройдет сейчас. Наш Варварин тож так говаривал. Про 'поехали', да про руку махнувшую...
– беспомощно пояснил ефрейтор.
Шведова крепко сунула ему кулаком в живот, всхлипнула особо яростно...
Проскочили хутор, выехали к шоссе, ждали, когда регулировщик разрешит в колону втиснуться, а Шведова все плакала. Обессилила, правда, хлюпала по-простому. Пила из фляжки, зубами звякала, снова хлюпала. Лицо вновь распухло, взрослым, бабьим стало.
– Марин, он не нарочно. Я про Коваленко. У нас так часто говорят, - сказал Женька, вертя в руках старшинскую пилотку.
– Фраза просто знаменитая. Её наш первый космонавт скажет. Ну, когда в космос полетит.
– О как, - Торчок покрутил головой.
– А оно, наш или ваш взлетел-то?
– Советский.
– Оно и понятно, - Торчок погладил мятый старшинский погон.
– Слышь, Мариш, чего мы творили-то.
Шведова только всхлипнула, но Женька, чувствую непонятную обиду, сказал:
– И наши регулярно летают. Стараемся не сдавать позиции.
– Э-э...
– ефрейтор лишь махнул рукой.
– Пилотку отдайте, - старшина села, попыталась вытереть красное лицо. Ей слили остатки воды. Шведова утерлась, надела пилотку.
– Уроды вы. Под царским, небось, флагом жопы капиталистам лижете?
– Не знаю, - мрачно сказал Женька.
– Он какой был-то, царский-то? Черт, да не смотри на меня так. Я по армейской форме, на головном уборе, вот такую же звезду красную ношу. Пусть и не на пилотке.
– Не хочу об этом, - Шведова яростно вытерла распухший нос.
– О другом рассказывай. О нормальном.
– Ну...
– Женька посмотрел на часы без стрелок на ее запястье.
– Во, могу о часах этих. Можно сказать, лично с эсесмана снял. В Харькове дело было...