Десять басен смерти
Шрифт:
«Дьявол! Что же он может предпринять?»
У него было неспокойно на душе.
– Будьте начеку, направляйте потоки людей, следите за движениями толпы и будьте готовы выполнить любое наше приказание!
Он перебирал в памяти различные этапы церемонии, когда к нему приблизился совсем маленький ребенок, скорее всего, питомец соседнего приюта. На голове у него был венок, а на шее – гирлянда из цветов. Он подал Виравольте поднос, на котором лежало письмо, запечатанное воском. Пьетро тут же узнал печать.
– Кто это тебе дал? – тут же спросил он ребенка. – Как тебе удалось пройти?
– Господин в капюшоне… Он сказал, что это для
Пьетро больше не слушал и вскрыл письмо.
Конечно, оно содержало басню.
Королевский офицер, проделавший весь путь из Версаля, во весь опор мчался к паперти собора. Подковы его коня стучали по мостовой.
Он протиснулся между рядами, размахивая своей шляпой с перьями и крича:
– Посторонись! Посторонись! Сообщение от господина Марьянна из королевского ведомства для Черной Орхидеи!
Пьетро поднял голову; посланец уже спешивался.
Он протянул ему второе письмо, и Виравольта быстро пробежал его глазами.
Затем он вновь взглянул на басню… и побледнел.
Стоявший рядом мушкетер спросил его:
– В чем дело?
Не отвечая, Пьетро протянул ему записку и вскочил на коня; он резко развернул жеребца, который заржал и встал на дыбы. Нахмурив брови, он посмотрел на окружающие город холмы.
Холмы.
Идеальное место.
Трагедия.
Он закричал.
– Вперед! Двадцать черных с Факте на запад от холмов! Остальные со мной! Первый из драгунских туда же, остальные остаются на своих позициях! Послать сообщение Сартину!
Конь его повернулся на сто восемьдесят градусов. В замешательстве мушкетер Факте удивленно поднял глаза:
– Что происходит? Он потряс запиской. Пьетро уже удалялся в облаке пыли.
Слова записки Августина Марьянна прозвучали в ушах Виравольты так, как будто начальник Бюро изобретений Королевского ведомства произносил их лично своим неизменно суровым голосом.
«Я закончил идентификацию химического состава, обозначенного на планах, которые Вы мне передали. Я определил сырую нефть, селитру и различные вещества, в частности битум и смолу, смешанные с фосфидом кальция; негашеную известь, которую Плиний описывал как плесень, возникающую на влажных стенах; а также серу и уголь. По всей видимости, это не единственный в своем роде рецепт, но смесь, составленная по общей формуле, которую использовали византийские пиротехники. Меня окончательно убедили в этом ссылки на Каллиника Сирийского и на книгу «Liber ignium ad comburendos hostem», «Книгу об огнях для опаления врагов» написанную Марком Греком в 1230 году.
Мой друг, речь идет об оружии, и не каком-нибудь, а абсолютном, о смертельном веществе, восставшем из пепла! Оно напоминает мне одно изобретение, которое поступило к нам в Королевское ведомство в 1759 году, если быть точным. Тогда один человек по фамилии Дюпре случайно вновь изобрел этот бич. Он сообщил свой секрет нашему возлюбленному Людовику XV. Я ему лично доложил об этом гнусном изобретении. Его действие казалось столь ужасным, что во имя человеколюбия король решил предать его забвению и купить молчание Дюпре! Ему было выдано содержание в размере 2000 фунтов. Одному из наших работников поручили раз и навсегда сжечь эти документы. Я больше их не видел.
Но внезапно меня пронзил страх: а что, если эти архивы были похищены? Или же кто-то восстановил эту тайную формулу? Один из наших врагов или агент вашей службы, предавший дело короля?
Вы понимаете, Виравольта, о чем я говорю? Это оружие – небесный огонь, мой друг, ни больше ни меньше! Опустошительный огонь, формула
Греческий огонь!»
Факте взглянул на записку; он прочел лишь последние слова.
Одновременно с королем и королевой мишенью становились все придворные.
Мушкетер посмотрел вслед Виравольте, удалявшемуся под стук копыт.
Resurrexit!
Собор и холмы Реймса
Церемониал не менялся уже семьсот лет.
В этот день, 11 июня, в шесть утра, Людовик, бледный, как воск потухшей свечи, собрал все свои силы, чтобы встретить один из самых долгих и самых мучительных дней своей жизни. Он был одет в сутану из серебристого сукна, а на голове у него была трехрогая шапочка из черного бархата, к которой был прикреплен пучок белых перьев и хохолок цапли. Он сдержал кашель, когда ему объявили, что в архиепископский дворец, где он остановился, прибыли прелаты с зажженными свечами. Перед ними шествовали дети из хора; каноники выстроились в две шеренги. Уже раздавалась музыка, исполняемая столичными музыкантами, и доносилось пение певчих главного собора. С момента его пробуждения вокруг его ложа собрались самые высокопоставленные придворные, одетые в причудливые костюмы. Людовик еще возлежал и придворные все еще окружали его, когда главный певчий дирижерской палочкой постучал в дверь спальни.
В спальне главный камергер, приложив руку к сердцу и выпрямив спину, сделал шаг и произнес:
– Кого вам нужно?
– Короля!
– Король почивает.
Прошло несколько секунд, затем главный певчий вновь постучал.
Повторился такой же ритуал, и певчий постучал в третий раз.
– Кого вам нужно?
– Нам нужен Людовик XVI, которого Бог пожаловал нам в короли!
«Ладно… Теперь дело за мной», – сказал себе Людовик, сглатывая слюну.
Дверь открылась.
Прелаты подошли к постели, приподняли монарха и поставили его на ноги. Каждое действие было символичным: пока он не был помазан сакральным елеем, предполагалось, что король спит, и Церковь должна была разбудить его и отвести к алтарю. Во дворе архиепископского дворца собрался кортеж – солдаты швейцарской гвардии французского короля, гобои, барабаны и трубы, флейты и дудки, камергеры и свита, телохранители, воины, вооруженные алебардами, и кавалеры ордена Святого Духа.
Среди них находился Шарль де Брогли, со спокойным выражением лица и приподнятой бровью.
Людовик наконец вышел из спальни; у него был заспанный вид. Проходя под аркадой архиепископского дворца, он приободрился, чтобы лучше соответствовать своему положению – в самом центре мироздания. За его продвижением наблюдали двое гусаров, а неподалеку восьмидесятичетырехлетний коннетабль, господин де Клермон-Тоннер, наклонился к своему соседу, спрашивая его дрожащим голосом, хватит ли монарху сил выдержать все обряды сегодняшнего дня. Как только король занял свое место, кортеж тронулся. Епископ Лаонский, потрясая митрой и крестом, бранился с епископом Бове о том, кто из них должен шествовать первым, и их потасовка уже стала привлекать внимание публики. Они вышли за ворота и направились по огромному проспекту, по обе стороны которого в тишине этой новой зари преклоняли колени бесчисленные подданные, образовав под листвой деревьев нечто вроде почетного караула, уходившего за горизонт.