Десять слов про Китай
Шрифт:
Председатель Мао решил этот насущный вопрос одной фразой:
«Образованная молодежь должна отправиться в деревню и подвергнуться перевоспитанию под руководством бедняков и середняков».
Миллионы родителей со слезами на глазах провожали детей в неизвестность. Со свернутой постелью за плечами те уходили в нищие, глухие деревни. Некоторые хунвейбины из нашего городка попали в далекую северную провинцию Хэйлунцзян, других сослали в местные села. Считалось, что на всю жизнь. Оставалось только предаваться сладостным воспоминаниям.
Среди множества ярких историй мне запомнилось описание тогдашних вокзалов.
Хунвейбины заполонили все китайские поезда. Они забирались под сиденья,
Вдруг брат моего одноклассника перестал рассказывать о своем славном революционном прошлом. У него появилась бамбуковая флейта. Приходя в город, он держал ее в левой руке, а в правой тащил потрепанный холщовый рюкзак. Возвращался он так же, только на рваных кедах больше не было комьев глины — их счищала ему мать. На побывке он дни напролет сидел у окна и наигрывал революционные песни — в его исполнении они звучали жалобно и нежно — потом умолкал и смотрел на нас невидящим взглядом.
Он стал неразговорчивым. Наверное, музыка заменила ему слова. Почти два года звук флейты в нашем переулке сообщал мне о его возвращении. Иногда он подражал напеву торговца грушевыми леденцами и весело смеялся, когда со всей округи к нему сбегались маленькие сладкоежки. Потом опять уходил в себя.
В год, когда я оканчивал начальную школу, он умер. Он жил у родителей уже две недели. Проходя мимо их дома, я слышал, как отец ругает его, называя лентяем, а он отвечает, что устал и больше не может работать в поле. Отец обзывал его «капиталистом» и кричал:
— Все бездельники считают, что у них нет сил!
Мать тоже думала, что ему нельзя оставаться в городе, — люди могли обвинить их в несознательности. Она уговорила его вернуться в деревню, на прощание сунула ему в карман два вареных яйца — по тем временам роскошный гостинец. Я помню, как он бессильно брел все с теми же рюкзаком и флейтой, в тех же кедах, и утирал рукавом слезы.
С тех пор я его не видел. Через несколько дней он потерял сознание в поле. Крестьяне на снятой с петель двери отнесли его в уездную больницу, где врачи обнаружили запущенную желтуху. Он умер в машине «скорой помощи», по дороге в Шанхай. Мой отец сказал, что печень у него усохла и стала жесткой как камень. Больше в моем детстве не было звуков бамбуковой флейты.
Что такое революция? У меня много ответов на этот вопрос. Революция — это когда не знаешь, что с тобой случится вечером: взлетишь или упадешь, станешь «боевым другом» или «классовым врагом». Расскажу две истории: о благородстве и о подлости.
Отец одного моего одноклассника был мелким партработником. Я его любил: он единственный из взрослых улыбался мне на улице — знал, что я товарищ его сына. Скромная должность не спасла его от «разоблачения». Теперь при встрече он тут же отводил глаза. Не знаю, как его мучили цзаофани, но все его тело покрывали синяки и кровоподтеки. Мой прежде жизнерадостный одноклассник на переменах забивался в угол и затравленно смотрел, как мы играем. Однажды мы увидели, что он рыдает, обхватив руками голову. Ночью его отец бросился в колодец. Он до последнего момента скрывал от семьи мысль о самоубийстве. Потом мальчик рассказывал, что чувствовал сквозь сон, что отец стоит возле его кровати. Накануне я видел, как они идут по улице в лучах заходящего солнца. Отец обнял сына за плечо и что-то с улыбкой ему рассказывал. Эту картину я запомнил на всю жизнь. Из нее родился образ Сун Фаньпина в моем романе «Братья».
А вот история о подлости. Учительница нашего второго класса «Б» крепко дружила с учительницей второго «В». На переменах они всегда задушевно общались и о чем-то секретничали. Однажды утром я пришел в школу очень рано и застал в классе одну нашу учительницу. Она поманила меня и с каким-то болезненным возбуждением сообщила, что учительница второго «В» скрывала помещичье происхождение. Это выяснила комиссия, посланная в ее родную деревню. Преступницу уже допрашивают. Я оторопел — ведь я думал, что они подруги, — а потом испугался. Так меня не пугала ни одна уличная драка. На следующей перемене наша учительница щебетала уже с другой приятельницей.
Что такое революция? В детстве у меня перед глазами был пример прирожденного революционера — моего брата. Еще во втором классе начальной школы он воплотил в жизнь тезис председателя Мао «бунт оправдан». Как-то завуч отругала его за плохое поведение на уроках. Возможно, она переусердствовала. Брат взял стул, поставил его рядом с изумленным педагогом, влез на сиденье и нанес ей правый хук в висок. Очнулась она в больнице.
В школе средней ступени революционность брата вступила в период наивысшего расцвета. В один прекрасный день к нам в дом явилась доведенная им до истерики учительница китайского языка. Она рассказала много интересного, но мне запомнилась одна история. Дело было зимой. Брат оставил кеды сушиться на подоконнике, а вонючие ноги в нейлоновых носках водрузил на парту — под нос учительнице. На просьбу обуться он ответил категорическим отказом и старательно зашевелил пальцами. Тогда взбешенная учительница вышвырнула кеды из окна. Брат вскочил на парту, с нее перепрыгнул на учительскую кафедру, схватил конспект урока и тоже выкинул его в окно. Затем он через то же окно вылез на улицу, подобрал кеды, вскарабкался обратно, опять поставил их на солнышко — на подоконник, положил ноги на парту и принялся дирижировать хором гогочущих одноклассников. Зеленая от злости учительница выбежала наружу. Она не могла лазить через окна, так что ей пришлось спуститься по лестнице и обогнуть здание. Подняв конспект, она увидела, что ученики сгрудились у окон и издеваются над ней.
После ухода учительницы отец с криком: «Ты что творишь?!» запустил в моего брата табуреткой, но он ловко увернулся, отбежал на безопасное расстояние от еле удерживаемого матерью отца и оскорбленно заявил:
— Я делаю революцию…
Я стремился к революции всей душой. В начальной школе мы очень боялись учительницу. За болтовню, верчение за партой и драку она заставляла нас писать «самокритику», которую вывешивала на стенку, чтобы мы прочувствовали всю постыдность своего поведения. «Самокритику» я писал гораздо чаще, чем сочинения. Поэтому нам не терпелось попасть в школу средней ступени, где, как мы знали от старших товарищей, не ученики боялись учителей, а учителя учеников.
Перейдя через глинобитный мост, мы очутились во дворе средней школы. Народ играл в баскетбол, валялся на весенней травке, восседал на подоконниках. Нас заметил в окно мальчик из нашего переулка и пригласил к себе на урок. С его помощью мы один за другим залезли в класс и разместились по партам и подоконникам. Мальчик гостеприимно представил нас товарищам.
Мы были потрясены. Дети бродили по классу, резвились, садились на столы, рядом с нами назревала драка. Учитель писал на доске физические формулы и что-то произносил, но ни единый человек его не слушал. Мы робко спросили у мальчика: