Десять слов про Китай

Хуа Юй

А тридцать лет назад мы не видели небоскребов (кроме нескольких в Пекине и в Шанхае), не знали, что такое магистраль и реклама, магазинов имелось мало, товаров в них тоже. Но небо было ярко-голубым.

Все продавалось по талонам: рис (в месяц тринадцать с половиной килограмм для мужчин, двенадцать с половиной для женщин), мясо (двести пятьдесят грамм), растительное масло (сто грамм), материя. Одежду заказывали портному или — чаще — экономили и шили сами. Обладателям швейных машинок завидовали соседи.

Мы ели четыреста пятьдесят грамм риса в день, несколько кусочков свинины в неделю, капали на сковородку десять капель масла. Только так получалось не остаться к концу месяца на мели. Еды хватало, чтобы не помереть, но не чтобы наесться. Особенно голодали мужчины, и женщины

делились с мужьями и братьями. У нашего поколения до смешного одинаковые воспоминания о том, что было хорошего в детстве, — это случаи, когда удавалось вкусно поесть.

Некоторые люди тайком покупали талоны. В наших местах крестьяне за сданные на государственные маслозаводы семена рапса получали немного дополнительных талонов, служивших важным источником дохода: так можно было накопить на лечение или свадьбу. В старших классах я входил в ряды борцов с этими «спекулянтами». Сейчас нас назвали бы, дружинниками. Но дружинникам положено бесплатное питание, а мы трудились за идею. Каждый день мы вставали в четыре утра и прятались на рынке за углами домов, за столбами. Едва появлялась спекулянтская дичь, мы хватали ее и тащили в управление по борьбе с незаконной торговлей, по дороге изымая талоны. Мы ощущали свою силу и в то же время верили, что боремся за правое дело. Нашими жертвами в основном были пожилые крестьяне, а талонов мы у них отнимали меньше, чем на литр масла. Они не сопротивлялись, стыдились своего «преступления» и только со слезами на глазах смотрели на конфискованные талоны.

Только однажды мы одержали славную победу. Нам попался молодой крестьянин-богатырь, выше нас на голову и в два раза шире в плечах. Он единственный попытался дать нам отпор. Конечно, он и не думал нас ударить: это усугубило бы его вину. Он только сжимал правый кулак, а левой отталкивал нас в надежде сбежать. Но мы набросились на него, как свора, повалили на землю, били кирпичами по лицу. Кулак все равно не разжимался. Тогда двое мальчиков придавили его руку к земле, а третий колотил кирпичом, пока между разогнутыми пальцами не показались заляпанные кровью талоны на пол-литра масла. В управлении при обыске у него обнаружили талоны еще на пять с половиной литров. Это было чудовищное преступление. Рассказывая, «как дошел до жизни такой», он здоровой левой рукой все утирал с лица кровь. Большую часть талонов он одолжил у односельчан, а на полтора литра накопила вся их семья: пол года в доме не было ни капли масла — все варили в подсоленной воде. Деньги были нужны ему на свадьбу. Поскольку он попался впервые, у него только конфисковали талоны и велели дать расписку, что больше спекулировать не будет. Пока он писал, разбитая правая рука дрожала — то ли от боли, то ли от обиды. Получилась расписка кровью.

Когда его отпустили, мы шли следом и громко поучали его. Прохожие, услышав про «целых шесть литров масла», поражались размаху спекуляции. Он молчал и не стыдясь плакал. Утирал глаза изувеченной правой рукой и вздрагивал от боли. На границе города мы от него отстали, а он, заплаканный, израненный, сбитый с толку, пошел дальше в сторону восходящего солнца, в свою далекую деревню.

Теперь я горько раскаиваюсь. Сумел ли он жениться? Чего ему стоило вернуть одолженные талоны? Я ясно вижу, как мы лупим его по голове обломками кирпичей, а он только отталкивает нас.

Сегодня спекулянтов сменили уличные разносчики. В одном Пекине их десятки тысяч. Так как они постоянно меняют место жительства, городские власти не могут собирать с них налог. К тому же считается, что они «портят облик города и нарушают общественный порядок». Для борьбы с ними создан особый отдел. На улицах города я нередко наблюдаю, как при крике «Отдел идет!» торговцы подбирают свои разложенные на земле копеечные товары и бросаются врассыпную.

Метод борьбы за тридцать лет не изменился: конфискация (правда, конфискуемых сейчас товаров мы тогда и в глаза не видели). Некоторое время назад я жил возле станции метро. Рядом с ней всегда стояли нелицензионные велорикши. Не раз я наблюдал, как работники «отдела» победоносно увозят на грузовике изъятые трехколесные велосипеды. Этим они лишали средств к существованию людей, возивших на себе других людей, чтобы заработать на еду и образование своим детям.

Общество не обращало внимания на противостояние между торговцами и властями, пока разносчик по имени Цуй Инцзе не зарезал сотрудника «отдела». Только тут волна публикаций в прессе заставила многих осознать, что конфискация товаров, велосипедов и тачек есть замаскированное лишение этих людей права на жизнь. В суде Цуй Инцзе выразил раскаяние в своем жестоком и бессмысленном поступке и сказал: «Прежде всего хочу извиниться перед пострадавшим и его родными. Знаю, словами горю не поможешь. Я ходил с лотком, чтобы выбиться из нищеты. Ничего не вышло».

После этого случая работников «отделов» снабдили коммуникаторами, противоударными жилетами, шлемами, защитными рукавицами и мощными фонарями. Полицейские инструкторы обучили их, как выбивать у нападающего нож, освобождаться от захвата воротника, шеи, пояса и волос.

Почему нынешние торговцы реагируют на конфискации совсем не так, как былые спекулянты времен моего детства?

Общественная идеология эпохи культурной революции суммируется словами Мао Цзэдуна: «Мы должны защищать то, с чем воюет враг, и воевать с тем, что он защищает». Никто тогда не посмел бы заявить, что враг иногда бывает прав, а мы не правы. Нынешнее сложное положение, когда порой невозможно провести границу между правым и виноватым, отражают слова архитектора китайских реформ Дэн Сяопина: «Не важно, черная кошка или белая, лишь бы мышей ловила». С ними закончились споры о том, по социалистическому или капиталистическому пути идет китайская экономика. Раньше мы восклицали: «Лучше социалистические сорняки, чем капиталистические злаки». Теперь этот лозунг потерял всякий смысл.

Разрыв между двумя эпохами прекрасно иллюстрирует судьба самого слова «разрыв».

Тридцать лет назад мы каждый день бездумно повторяли его, будто монашек, читающий сутры. Речь шла о разрыве между нашей несознательностью и передовым мышлением героя тогдашней пропаганды Лэй Фэна. С первого по десятый класс мы писали в сочинениях, как преодолеваем этот мифический разрыв и помогаем старенькой соседке носить воду из колодца. В выпускном классе наш учитель литературы не выдержал:

— Вы уже десять лет носите старушке воду!

Пишите теперь про старика, которому таскаете мешок с рисом!

Теперь мы тоже без конца говорим о разрыве, на этот раз настоящем: между богатыми и бедными, городом и деревней, востоком и западом страны. И общество бурно реагирует на этот разрыв, на резкое обострение социальных противоречий. Думаю, именно поэтому избиваемый кирпичами крестьянин не давал сдачи, а разносчик, у которого законным образом изъяли контрафактный товар, зарезал представителя власти.

При Мао страна развивалась медленно, но противоречия сокращались, за исключением разрыва между городом и деревней. В результате продвигаемой Дэн Сяопином «политики реформ и открытости» ВВП с 364,5 млрд юаней в 1978 году вырос до 21 трлн 87,1 млрд юаней в 2006 году, почти в 60 раз. Однако разрыв между городом и деревней только увеличился. По официальным данным, в 2007 году у горожан доход был в 3,33 раза выше, чем у сельских жителей, а в абсолютном измерении разница составила 9646 юаней — самый высокий показатель за все годы политики реформ.

1 мая 2006 года мой друг, известный телеведущий Цуй Юн-юань, вместе со съемочной группой и двадцатью шестью представителями различных профессий отправился по маршруту Великого похода, проделанного китайской Красной армией в 1934–1935 годах. За 250 дней они прошли более 6100 километров, через горы и степи, снега и ураганы, и 7 января 2007 года торжественно вступили в Пекин.

Приведу здесь один из его рассказов. Когда в Германии проводился кубок мира по футболу, они оказались в бедной деревушке на юго-западе Китая. Цуй Юн-юань решил приобщить местных ребят к празднику футбола и устроить товарищеский матч. И тут же столкнулся с двумя трудностями. Во-первых, в местном магазине не было футбольного мяча, и за ним пришлось отправиться в уездный город. Во-вторых, дети не только никогда не видели футбола, но даже и слова такого не слыхали.