Десять слов про Китай
Шрифт:
Уехал я 7 июня. Из-за сгоревшего поезда железнодорожное сообщение между Пекином и Шанхаем нарушилось. Я решил добраться поездом до Уханя, а оттуда поплыть домой, в Чжэцзян, на теплоходе. До Пекинского вокзала мы с парой попутчиков поймали трехколесную таратайку. Центральная улица Вечного спокойствия поражала своей пустынностью. Бурливший еще несколько дней назад Пекин обезлюдел. В темноте пылали остовы машин. У Врат основания государства мы робко проехали под дулом нацеленной прямо на нас грозной танковой пушки. У вокзальной кассы очередь меня чуть не раздавила. Билеты остались только стоячие, «без места». Военный патруль пустил меня внутрь только после тщательной проверки, убедившись, что я не похож на фотографию ни одного из тех, кто числился в розыске.
Я никогда не ездил в таком набитом до отказа вагоне.
Я писал в Шицзячжуане рассказы больше месяца, пытаясь отогнать печальные мысли. Вначале по телевизору ежедневно показывали, как задерживают разыскиваемых студентов, причем каждый сюжет повторяли множество раз. С тех пор так повторяли только репортажи о победах китайских спортсменов на Олимпиаде. Далеко от дома, в случайной гостинице, я смотрел на растерянные лица пойманных студентов и слушал ликующие интонации диктора. Мне было страшно.
Потом арестованные студенты и восторженные комментарии исчезли с экранов. Полиция продолжала розыск, но нам показывали привычные картины процветания нашей Родины. Дикторы, еще вчера гневно обличавшие преступления демонстрантов, теперь радостными, звонкими голосами описывали наши успехи. С тех пор события на площади Тяньаньмэнь, так же, как Чжао Цзыян, перестали существовать для китайских средств массовой информации. Больше я не слышал о них ни единого слова. Даже люди, пережившие события весны-лета 1989 года, словно о них забыли — вернее, жизнь заставила их забыть. Двадцать лет спустя наша молодежь, к сожалению, почти ничего не знает о произошедшем, самое большее, они скажут: «Кажется, были крупные демонстрации».
Двадцать лет пролетели незаметно, но я верю, что для истории ничего не заметно не проходит. Для любого участника событий на площади Тяньаньмэнь, какой бы ни была сегодня его позиция, они — одно из самых важных впечатлений в жизни.
Самое важное для меня — я понял, что такое «народ».
Человек и слово должны встретиться. Я хочу сказать, что какие-то слова мы понимаем сразу, а какие-то — не понимаем, хотя слышим их всю жизнь.
«Народ» — как раз такое трудное слово. Это первое слово, которое я выучил и написал, оно постоянно присутствовало в моей жизни, звучало у меня в ушах, но никогда не входило в мое сознание. Только в тот год, когда мне исполнилось 29 лет, однажды ночью я осознал смысл этого великого слова. Я имею в виду не отвлеченные рассуждения, не языкознание, социологию или антропологию, а свой живой, личный опыт, когда я смог сказать себе: «народ» — не пустой звук. Потому что я увидел его во плоти, услышал удары его сердца.
Произошло это не среди миллионов людей на площади Тяньаньмэнь, а на одной из пекинских улиц, на исходе мая. В столице уже объявили комендантский час. Студенты и горожане дежурили на всех важных дорогах, перекрестках, на выходах из метро и не пропускали вооруженных солдат.
Я жил на территории Литературного института имени Лу Синя. Каждый день в полдень я на своем разбитом велосипеде, у которого дребезжало все, кроме звонка, ездил на площадь Тяньаньмэнь, где оставался до поздней ночи, а то и до рассвета.
В конце мая в Пекине жарко днем и холодно ночью. Как-то, обманутый дневной жарой, я поехал на площадь в рубашке с коротким рукавом. На обратном пути я так продрог, что трясся в такт дребезжанию велосипеда. Я катил по темным улицам, освещаемым лишь луной, в лицо мне дул студеный ветер. Вдруг до меня донеслась волна горячего воздуха. Она становилась все ощутимее. Потом я услышал голоса. Замерцали огни. Наконец я увидел залитый светом мост Башни семьи Ху. И на мосту, и под ним сидели тысячи людей и громко пели в темноту. Это был гимн Китая: «Построим из нашей плоти и крови Великую стену! В минуту опасности все как один кинем последний клич! Вставай, вставай, вставай! Десять тысяч сердец — как одно…»
Безоружные, они верили, что своими телами защитят город от солдат и танков. От них исходил жар, словно люди превратились в факелы.
Это было важное мгновение в моей жизни. Раньше я думал, что свет распространяется дальше, чем звук, а звук — дальше, чем тепло человеческого тела. Но той ночью, в 29 лет, я понял свою ошибку. Я наконец по-настоящему понял слово «народ».
15 апреля 2009 года
Вождь
Этот вождь обладал следующей привилегией: во время торжественной демонстрации в День основания КНР, возвышаясь на трибуне ворот Тяньаньмэнь, он один махал рукой; стоящие по бокам остальные руководители, вопреки своему названию, водить руками права не имели — им предписывалось аплодировать. Разумеется, я говорю о Мао Цзэдуне.
В период культурной революции Великий Кормчий выходил на трибуну в военной форме. То ли из-за жары, то ли от избытка чувств он снимал кепку и, держа ее в руке, приветствовал ею трудящихся. Самая впечатляющая сцена приветствия, несомненно, произошла после того, как Мао Цзэдун переплыл реку Янцзы — он стоял на носу корабля в купальном халате и помахивал столпившемуся по берегам народу.
Находчивость политика сочеталась в нем с непосредственностью поэта; его тщательно продуманные планы часто выражались в стихийных поступках. Культурная революция начиналась со стенгазет-дацзыбао — в них простые китайцы бросали вызов всесильным чиновникам. Когда Центральный Комитет Коммунистической партии Китая и некоторые пекинские руководящие работники выступили против стенгазет, могущественный Мао Цзэдун не воспользовался своими неограниченными полномочиями, чтобы исправить ситуацию; вместо этого он, как простой представитель масс, тоже написал дацзыбао — «Огонь по штабам». В нем он указывал, что в партии есть два штаба — пролетарский и буржуазный. Можно представить себе фанатизм населения: если великий вождь председатель Мао написал дацзыбао, что это значит? Что у него такие же заботы, как у простого народа! Разумеется, пламя Великой пролетарской культурной революции охватило страну в мгновение ока.
Все китайские императоры, происходили они из знати или из крестьян, по восшествии на престол обязательно вели себя, как подобает Сыну Неба. Единственное исключение составил Мао Цзэдун. Выходки вождя часто заставали его партийное окружение врасплох. Он как никто умел возбуждать в народе страсти. В начале культурной революции он то и дело появлялся на воротах Тяньаньмэнь перед толпами революционных студентов и рабочих и с каждым разом все сильнее поднимал волну смуты.
Заплыв через Янцзы еще ярче продемонстрировал неповторимость Мао Цзэдуна. 16 июля 1966 года 73-летний старец неожиданно очутился в городе Ухане, где вместе с пятью тысячами человек, под приветственные клики народа и льющуюся из громкоговорителей песню «Алеет восток», бросил вызов ветру и волнам. Воодушевленные пловцы всю дорогу кричали: «Да здравствует председатель Мао!» Из-за этого они наглотались мутной воды, но на берегу все как один заявили, что она «сладкая-пресладкая». Мао Цзэдун взобрался на палубу, облачился в купальный халат и непринужденно помахал почерневшим от голов берегам, после чего направился в каюту переодеваться. В документальном фильме благодаря искусству монтажа он бесконечно долго помахивает рукой в направлении трудящихся масс. Кроме того, мы больше десяти лет имели возможность любоваться этой сценой на пропагандистских плакатах.
На следующий день «Жэньминь жибао» писала: «Крепкое здоровье нашего дорогого вождя председателя Мао — величайшее счастье китайского народа и всего прогрессивного человечества!» О своем предыдущем заплыве 1956 года Мао Цзэдун говорит в стихотворении «Плавание»: «Хоть ветер дует и волны пошли, тень сада на суше меня не влечет». Вот это вождь: задумчивыми, безмятежными строками поднимает народ на ожесточенную борьбу!
Фильм о подвиге Мао Цзэдуна непрерывно крутили в стране и за рубежом. По китайским городам и весям расклеили плакаты, где улыбчивый председатель Мао в купальном халате простирает руку в окружении преданно глядящих рабочих, крестьян, солдат, студентов и работников торговли. Кто еще из политических деятелей решится показаться народу в халате?