Детектив & Любовь
Шрифт:
К счастью, Вика отвлекает знакомая компания. Он забывает про меня, лезет обниматься. Ветер доносит: «Вы в ресторан? А я вот недотепу привел, пытаюсь обучить!»
Скотина он, этот Вик. Я бочком, с ракеткой под мышкой, выхожу с корта. Ныряю в сосновую аллею, без сил падаю на лавочку. В глазах мелькают желтые мячики. Я грустно откладываю ракетку, мимоходом замечаю: не очень-то мне идет короткое теннисное платье. Руки худые, а ноги… пожалуй, полноватые. Нет, просто не тренированные. Мышц мало осталось. Раньше надо было за себя браться, когда менеджерши уговаривали –
В сосновой аллее одиноко и тихо. Здесь нет официанток с соком на подносах, нет бизнесменов, покрытых фальшивым загаром. Я закрываю глаза. В нос бьется весенний воздух – свежесть вперемешку с хвоей.
– Прячетесь?
У моей лавочки стоит молодой мужчина. Штаны и футболка – белые. Я говорю и стараюсь, чтобы вышло гневно:
– Спасибо, мне ничего не нужно.
Он плюхается рядом:
– А я ничего и не предлагаю. Учиться теннису вам бесполезно.
– Кто вы такой?
Он пожимает плечами:
– Местный тренер. Занимаюсь с богатыми курочками.
Глаза у него глубокие, карие. В них отражаются сосны.
Я отодвигаюсь на другой конец лавочки:
– Пардон, мсье… Тренеры меня не интересуют.
Знаем-с, читывали романы, читывали – эти жиголо так и норовят прыгнуть в постельку к богачкам. Или к тем, кого они считают богачками.
Он говорит с ноткой гордости:
– На самом деле я студент. Закончу учебу – буду программистом. А здесь так, подрабатываю.
– Очень рада за вас!
Когда же он наконец отвалит?..
– А вы кто? Певица? По телевизору вроде вас видел.
Мог, конечно, и видеть. Только не на сцене. Я по другой части.
Глаза у него замечательные. А в остальном – мышцы да смазливая морда. Халявщик.
Я встаю. Нужно привыкать быть высокомерной.
– Спасибо за компанию… юноша.
На лавочке у корта нетерпеливо вертится Вик.
– На-астик? Ну куда ты делась?
Я категорически отказываюсь вернуться на корт. Вик сдается. Ведет меня в ресторан (улитки, между прочим, несвежие). Затем отвозит домой. Когда я выхожу из машины, он кричит мне вдогонку:
– Эх ты, спортсменка! Ну и сиди перед своим ящиком!
Понедельник начался в семь утра. Ленинградское шоссе было забито, и в Шереметьево я чуть не опоздала. Джайлс прилетел сонный и желчный: его соседом в самолете оказался нестерпимо болтливый коммивояжер. «Пришлось обещать, что куплю у него партию принтеров… А где я буду жить? Опять в «Балчуге»? Фу, там так шумно. Ой, у тебя все та же машина! Ей же уже два года! Полтора? Ну, все равно пора менять». Он ворчал всю дорогу до гостиницы. Я старалась не смотреть на его кислую физию со следами недавней подтяжки. Хорошо бы Джайлс успел отдохнуть до обеда, когда мы начнем работать.
В офис я приехала в десять. Утренним затишьем и не пахло. Бизнес кипел, телефоны разрывались, на меня сыпались обычные проблемы. Сына издателя Ткаченко в монтанском колледже замели с марихуаной. Дочка композитора Ходакова в истерике звонила из
К одиннадцати стали подходить клиенты. Все как обычно: «Можно сначала аванс, а остальное потом? Я жду денежных поступлений со дня на день… Вы гарантируете, что она не начнет там курить? И… в общем… не заведет себе приятеля?..»
Дочка клиента сидит рядышком. Чистое, без косметики, лицо, скромная юбка по коленки, глазки потуплены. А из-под пуха ресниц так и брызжут искорки: «Эх, вырвусь отсюда! Буду в Штатах учиться! О-о, как я там развернусь!!!»
Приезжает Джайлс. Он выспался и шныряет по всему офису. Роется в рекламных буклетах. Просматривает видеотеку. Инспектирует менеджеров и даже проверяет, достаточна ли память у наших компьютеров. Джайлсу Седдонсу все можно. Он – директор американской корпорации, практически монополист на все школьное образование в Штатах. Если Джайлс возьмет нас в свои представители… Я улыбаюсь ему: «У нас на сегодня большие планы. Большой театр и ужин в «Черной кошке»… Да, так и называется – «Black Cat».
Жаль, что некогда наложить свежий макияж. И вечернее платье я в офис привезти не догадалась. А в Большом театре у нас королевские места – ложа литеры D, первый ряд. Билеты стоили по триста долларов каждый. Джайлс ахает: «Вау! Здесь сидят президенты!»
– А ты и есть президент, – подлизываюсь я.
Как хорошо, что не поскупилась на правительственную ложу.
Давали «Анюту». В главной роли – Ананиашвили. Джайлс раскинулся в своем кресле, прикрыл глаза под грустную увертюру. Мне в ухо сзади прошипели: «Пардон, мадам».
К своим местам в ложе пробирались дородная тетя в бриллиантах и молодой смазливый парень. Я сразу же узнала его. Это был тренер из Королевского теннисного клуба.
Подняли занавес. «Анюта» – грустный балет. Первая картина – похороны. На сцене – церковь, гроб, люди в черном. У Джайлса – вот тебе и акула капитализма! – на глазах слезы выступили. Он казался очень стареньким – как мой дед, дремлющий на лавочке под солнцем. А молодой тренер – он сидел по другую сторону от меня – прошелестел в ухо:
– Привет, малышка!
– Псыть!
Я так на кота цыкаю. Когда он новую мебель когтями дерет.
Тренер на цыканье не отреагировал:
– Меня, кстати, Владик зовут. А вас?
Его спутница элегантно спустила с колен холеную бриллиантовую руку и ущипнула невежу за бок. Вадик глухо пискнул и замолк. Похороны закончились. Я увлеклась сценой на бульваре. Ветреную Анюту обхаживает красавец-студент, а старый чиновник пыхтит от страсти и размахивает дорогим букетом.
Джайлс пытался дирижировать в такт музыке. Дорогая спутница тренера Владика одобрительно покачивала головой. А Владик, кажется, пересчитывал хрустальные подвески на театральной люстре.