Дети белых ночей
Шрифт:
Она улыбнулась мастеру. И улыбка, давшаяся ей с таким трудом, поскольку не проходившее головокружение сопровождалось сильными шумами и мышечной болью, произвела настоящее чудо. Скорбное и посеревшее лицо Наппельбаума прямо на глазах обретало привычный вид, и губы старика складывались в его вечную, чуть лукавую улыбку.
– Вы очень отважный человек, Альбина,– сухая и жилистая ладонь крепко сжала горячие пальцы девушки.– Я знаю, что сейчас не время и не место говорить высокие слова, но вы должны знать, что Моисей Наппельбаум отныне – ваш вечный должник и что не существует такой вашей просьбы, на которую бы он ответил отказом.
– Моисей Сол...
– Тихо, тихо! Этот замечательный военный врач сказал,
– Помогите мне подняться.
– Что вы, что вы!
– Я хочу к Олегу...
– Дедушка! Я же просил вас,– полное, загорелое лицо морского медика появилось перед Альбиной на одном уровне с седой головой Наппельбаума.
– Я только на минуточку,– засуетился старик, но не двинулся со своего места на прикроватной банкетке.
– Ладно уж, сидите. Ну-с, находчивая и отважная барышня, как мы себя чувствуем?
– Доктор, мне нужно идти...
– А голосочек тихонький-тихонький! Неужели так невтерпеж? Или новые приключения зовут?
Наппельбаум потянул медика за рукав и что-то быстро зашептал ему на ухо. Выражение лица доктора стало меняться и из благодушно-улыбчивого сделалось сосредоточенно-серьезным.
– Хорошо. Но только под личную ответственность молодого человека и с обязательным условием,– он строго взглянул на Альбину: – Завтра, не позднее десяти утра вы вновь покажетесь мне.– И вновь вернув своему лицу благодушное выражение, добавил: – Договорились?
Альбина согласно кивнула.
Олег в сопровождении Моисея Соломоновича поднялся на отделение, где сестры передали ему с рук на руки ослабевшую Альбину. Старый наставник откуда-то раздобыл две казенные подушки с чернильными штампами и, помогая Альбининому устройству в автомобиле Швецова, всячески превозносил достоинства мягкой езды. Наконец со сборами было покончено, и Олег, так и не уговорив старика воспользоваться транспортной оказией, осторожно вывел «жигуленок» с Чудновского подворья на Фонтанку.
Дома Альбина уснула мгновенно, лишь только шумящая голова коснулась подушки.
Самостоятельно определить, какое количество времени она провела во сне, Альбина не смогла. Будильник стоял на письменном столе, повернувшись в ее сторону винтовым тылом, а Олег, устроившийся по соседству в кресле, крепко спал. Она чуть повернула голову, чтобы получше рассмотреть спящего Швецова, и щека коснулась какого-то твердого предмета. Девушка попыталась приподняться на согнутой в локте руке. Слабость в теле ощущалась чрезвычайная, и несложный в иное время маневр дался ей с изрядным трудом. Предмет, привлекший ее внимание, оказался ювелирной коробочкой под приподнятую крышку которой, будто талон в компостер, был вложен белый бумажный листок. Альбина с осторожностью и любопытством потянула листок на себя, стараясь не раскрыть раньше времени тайну бархатного темно-синего футляра. Как и ожидалось, листок оказался посланием:
«Альбина!
Я не знаю, какой силы и убедительности нужно привести аргументы, чтобы ты согласилась стать моей женой. Но я точно знаю, насколько сильно люблю тебя и насколько велико мое желание быть всегда только с тобою. И еще я знаю, что нет такой силы и таких обстоятельств, которые заставили бы меня изменить принятое решение.
Олег»
Альбина положила матерчатую коробочку на ладонь и осторожно подняла крышку. Мерцающий зеленый огонь старинного изумруда в какое-то мгновенье заворожил ее взгляд.
Она вспомнила утренний разговор, который в свете последующих событий дня выглядел более убедительным и резонным. Это все, что касается слов отца, его доводов. Но что касается самой Альбины... Да, она очень хорошо относится к Олегу, и он пока единственный настоящий мужчина в ее жизни. Пока? Это словцо самостоятельно влезло в ее рассуждения, она хотела выразить свою мысль иначе. Или же все обстоит именно так – «пока»? Ведь она же искренне убеждена, что где-то в глубине физически ощущаемой ею плоти скрыта еще одна Альбина, знающая про эту жизнь гораздо больше и чувствующая ритмы бытия намного тоньше, чем эта взбалмошная девчонка, способная нападать в подъездах на медсестер и плевать в лицо подонкам. Как ей правильнее поступить сейчас, когда все вокруг толкает ее к принятию решения, которое повлияет на всю ее дальнейшую жизнь? Поддаться? Сопротивляться? И если решение, то или иное, будет принято, все равно непонятно: поддаваться чужой воле сразу или же медленно сдавать свои позиции? А если сопротивляться, то как долго и как яростно? За-му-жест-во. Как ей не хочется понимать это слово буквально! Как ей хочется знать, чем, какими изменениями и жертвами придется платить за принятое под давлением решение!
Альбина открыла глаза. Лучики июльского солнца весело бликовали на рамочных стеклах фотографий, развешенных над столом. Она ищет взглядом одну фотографию и не находит ее. Беспокойный взгляд снова проходит по стене и натыкается на небольшой выцветший прямоугольник, в самой середине нижнего ряда. Как же она могла забыть, что сама сняла эту фотографию в тот вечер, когда Олег впервые остался у нее ночевать! Альбина почувствовала в себе силы подняться и на удивление легко покинула постель. Она сразу вспомнила, куда убрала снимок. Верхний ящик, старый альбом с марками. Быстрые движения рук, обретших былую силу, и вот она, фотография из далекого детства – шестиклашки Вихорева и Невский, в школьном дворе, на кипованном кирпиче старых газет...
Альбина осторожно выскользнула из комнаты и прошла в гостиную. Она сидела и смотрела на этот старый снимок. Без единой четко оформленной мысли, без единого конкретного воспоминания. Девушка даже не старалась упорядочить хаотическое движение ярких лоскутков-изображений, обрывков фраз и всевозможных звуков, тяготевших, несмотря ни на что, к воссозданию неких картин. Или картины? Это была первая отчетливая мысль. И пришла она не со стороны, а именно от... От кого, Альбина?! Все мучившие ее вопросы оставались без ответов. Альбина безумно усталым взглядом обвела комнату. Телевизор, торшер, телефон.
И тут, словно кто-то подсказал ей: Марков! Она сразу почувствовала, встретившись с Кириллом, что у него имеется некое знание, необходимое ей как воздух. Что именно Кирилл обладает некоей информацией, которая способна в корне изменить все ее существование. Вернее, не так. Только сейчас ее смутные и неясные, почти тревожные ощущения, которые и влекли ее в последнее время к общению с Кириллом, окончательно оформились надлежащим образом и указывают на Маркова как на возможного избавителя от мучительных сомнений. ТЕЛЕФОН. Сейчас она позвонит ему... И что будет дальше? Телефонный разговор? В несусветную рань она будет лепетать неизвестно что? Ведь она не может даже самой себе объяснить, какие слова ей сейчас необходимы. Кирилл просто посчитает ее сумасшедшей. Ехать к нему самой? Увидеть его глаза и попытаться прочитать в них то, что, как ей казалось, заключено в этом темном и малоподвижном после больниц взгляде бывшего одноклассника? Все это бред и не то! Тихая истерика...