Дети белых ночей
Шрифт:
А Сима осталась стоять у клена. Вздохнула. И поняла, что не хочет возвращаться ко всем. Ни сейчас. Ни позже. Не хочет видеть самодовольное личико хорошенькой Нины, не хочет страдать от грубого лексикона мальчишек и девчонок. Зачем здесь, в таком месте, говорить такие пустые слова?..
Она медленно пошла по аллее, дотрагиваясь руками до гладких мраморных тумб. Ее никто не окликнул.
И кто это назвал ночь белой? Совсем она не белая. Вон как вокруг темно. Ветви деревьев сплелись в вышине, и весь сад был как будто под крышей. И только белые
Ее манил сумрак аллеи. Ей вообще захотелось подняться к ближайшей мраморной статуе и безмятежно окаменеть с ней в обнимку на долгие века. Или до тех пор, пока Вова Вертлиб не вернется из своей Америки и не расскажет ей о том, что построил в центре Нью-Йорка гениальное архитектурное сооружение.
А пока ведь все равно ждать. Так какая разница где: на факультете культурологии или в обнимку с холодным камнем? А зимой их закроют зеленым ящиком. И замороженная Сима будет стоять и ждать весны. «А они ведь такие же несчастные, как я»,– подумала она вдруг с удивлением. Подошла к трагической женской фигуре, встала на железную трубу газонной ограды, схватилась за мраморный посох и поставила колено рядом с босыми ногами статуи.
А когда встала рядом с ней в полный свой маленький росточек, то замерла...
– Ой, ребята! Идите скорей сюда! Что я тут нашла, вы только посмотрите! Эй! Слышите меня! Алло!
На каменном пальце у статуи посверкивал удивительной красоты старинный перстень с черным, выпуклым, как глаз араба, камнем. Сима просто не поверила своим глазам. Она прикоснулась к перстню и попыталась снять.
Но в этот момент ей показалось, что статуя резко покачнулась. Она взвизгнула, потеряла равновесие и спрыгнула вниз, упав на колено и запачкав белые брюки песком.
К ней уже деревянными шагами приближались потрепанные бесконечной ночью друзья.
– Чего у тебя тут, Серафима?
Она горящими глазами посмотрела на одноклассников.
– Смотрите, что нашла...– Она показала на статую.
– Стоит статуя в лучах заката,– тупо отозвался Пономарев.– Да.
– Ну, на руки-то внимание обратите.
– Руки как руки. Вот пальчик один отломан когда-то был. Надставили. Ну и что такого? Мы бежали, думали, тебя насилуют. Посмотреть хотели...
– Как что? А перстень какой красивый! – удивилась их равнодушию Сима.
– Какой перстень? Нет тут никакого перстня. Ну, ты напилась, Серафима! Во даешь! – с восхищением посмотрел на нее Парецкий.
– Что значит нет? А это что? – Сима взяла ветку, указала ею на перстень и торжественно оглянулась.
На нее смотрели с недоумением.
– Нет, Симочка, ты не напилась. Ты, скорее всего, обкурилась. И капитально,– обходя ее по кругу и разглядывая с любопытством, проговорила Нина.
– А я вижу! – вдруг раздался позади них голос Сани.– Вот же оно, кольцо!
– Да где?! С ума вы, что ли, все посходили!
Саня подбежала к статуе, ловко забралась и стала снимать перстень с пальца. Но в этот момент кто-то из девчонок громко завизжал. Стало как будто
Через минуту они, как рекордсмены мира, один за другим перелетали через ограду и летели без оглядки вон из сада.
Наступал рассвет. Но утро огибало Летний сад, как остров. В нем, казалось, с восходом стало только темнее.
* * *
Небо было ослепительно-белым. Нереально белым. Будто бы над Манхэттеном расстелили исполинский лист гоcзнаковой бумаги. И ему, русскому мальчишке, увлеченному бесконечно изменяющимися архитектурными формами, казалось, что именно в этой точке планеты невидимый искуситель предлагает любому желающему продолжить, увеличить до бесконечности стремительные вертикали островных башен.
Вова Вертлиб стоял перед знаменитыми на весь мир небоскребами Всемирного торгового центра и завороженно впитывал волшебный отблеск исполинских стеклянных граней.
«Сбылась-ась-ась-ась, сбылась-ась-ась-ась идиота мечта-та-та-та!» – напевал про себя будущий известный американский архитектор русского происхождения по фамилии Вертлиб. Вибрирующий сигнал тысячного GLOBOудачно попал в ритм его песенки:
– Хэллоу! – «Ну не адвокат дьявола, но все равно Манхэттен кругом, понимашь...»
– Ты нормально добрался?
– Итс олл райт, дарлинг!
– Вовка, не дурачься! Ты знаешь, что будет, если ты провалишь это интервью? – Он ловко протиснулся между двумя арабками, пискнув: «Пардон, мадам!» – Я серьезно! Дядя Слава очень беспокоится. Этот Коралис – большая шишка, и дяде Славе стоило большого труда...
– Нинуль, я взрослый мальчик! Я уже в холле и в самом боевом настроении...
– Остается надеяться. Мы все очень волнуемся за тебя! Обязательно позвони сразу после интервью!
– Обязательно!
Юноша быстро миновал справочное и оперативно сориентировался в холле у многочисленных лифтов. Ожидание кабины затягивалось. «И кто-о-о ска-а-зал-ал, что лифты скоростны-ы-ы-е?» – Ожидание не совпадало с его возбужденным состоянием, и песенка обрела печальный фольклорный мотив. «Нужно... Нужно-нужно-нужно нам кому-то позвонить! Едь же ты, скорее!» – И тут же, отвечая на его просьбу, музыкально брякнули сигнальные колокольцы лифтов. Несмотря на кондиционированный воздух, путешествие оказалось так себе, как в родном, питерском «Отисе». Время тянулось подобно изрядно пережеванному «Диролу». Возникшее было желание позвонить кому-нибудь прямо отсюда, из кабины скоростного лифта Всемирного торгового центра, вместе с ощущаемой перегрузкой перемещалось все ниже по телу и вовсе ушло в виниловый пол кабины. А еще слишком серьезные лица попутчиков. «М-да, это явно не голливудская массовка...» – но несмотря ни на что, ощущение Большой Жизни присутствовало.