Дети белых ночей
Шрифт:
– Видели когда-нибудь, как стекло жрут? – вдруг спросил Акентьев, пристально глядя на стакан.– Смотрите!
– С ума, что ли, сошел? А если это смертельно?
– Если это смертельно, то только для меня.
– Что за детский сад! Саня! Толченое стекло, между прочим, подмешивали в пищу королям. И они, извини, конечно, Саня, не к столу будь сказано, но они подыхали. Правда...
– А мне нравится участь королей! Смотрите, пока я жив! Посвящается...– Он обвел глазами остолбеневших присутствующих, останавливаясь на каждом девичьем лице.– Посвящается...– Он дольше, чем на других, смотрел на Альбину. Она уже почувствовала, как разливается по телу волшебная волна торжества. Но она ошиблась.– Кирюхе! Любезно нас приютившему!
И он с хрустом откусил аккуратный полукруг от стакана. Девчонки ахнули и одинаково закрыли лица руками. И только Альбина презрительно скривила губы.
– Как будущий врач во втором поколении, вынуждена тебя предупредить, Акентьев. Смерть не будет мгновенной. Мучиться будешь долго.
– Лет эдак пятьдесят,– сказал Акентьев, саркастически улыбнувшись, и отчетливо, чтобы все слышали, с отвратительным скрежетом стал пережевывать зубами стекло.– Если не драматизировать, то очень похоже на обыкновенный сухарь, господа.
Он проглотил и запил из того же надкушенного стакана. Девчонки все еще стояли, затаив дыхание. Ждали чего-то ужасного. Марков заметно нервничал.
– Ну? Ты жив?
– А что, я не похож на живого?
Никакого восторга на его лице не было. И смотрел он на всех теперь с совершенно убийственным выражением. Так, как будто с трудом вспоминал, что это за дети тут собрались.
– Кто-нибудь еще хочет? – вдруг спросил он, обводя всех взглядом и протягивая надкушенный стакан.– Рекомендую...
Все действительно были под впечатлением. Не каждый день такое случается у тебя на глазах. Альбина не понимала, что с ней происходит. Ее прямо трясло от какого-то перевозбуждения. И хотелось всем нагрубить и уехать, хлопнув дверью. Они все идиоты и не понимают, что могло бы случиться. Как в зоопарке... И она представила себе даже с некоторым наслаждением, что было бы, если бы он забился в судорогах, и изо рта у него потекла бы струйка крови. Как бы потом она оправдывалась перед отцом и объясняла, что они стояли как овцы. «Они – это они. А ты – это ты»,– сказал бы ей отец. И был бы прав. Он с детства внушал ей, что стадное чувство губительно. Благодаря его наставлениям, со стадом она себя никогда не ассоциировала. Чувствовала свою исключительность. Но вот сегодня – прокололась. Раззевалась. На душе было мерзко. А все вокруг до сих пор пребывали в телячьем восторге.
Она не выдержала, подошла к нему и сказала со всем презрением, на которое только была способна:
– Ну ты и кретин! И выходки у тебя кретинские! Большего имбецила я в своей жизни не видела!
Она стояла перед ним в какой-то охотничьей стойке, глядя исподлобья.
А он равнодушно скользнул по ней глазами, повернулся и стал рассматривать сокровище Маркова. Она не ожидала, что он промолчит, и, вместо того чтобы повернуться и уйти, как следовало бы, так и стояла зачем-то в своей стойке. И достоялась.
Он обернулся к ней и сказал:
– Ладно. Я – имбецил. Но это не так заметно, как то, что у тебя задница толстая. Но я же не кричу тебе об этом в лицо?
Ей хотелось провалиться на месте или убежать. Но она взяла себя в руки. Бросила высокомерно и с улыбкой:
– Сопляк.– И, медленно повернувшись к нему спиной, сказала совершенно обычным голосом: – Мне домой пора. Девчонки, поехали?
Когда за девчонками закрылась дверь, Марков сказал:
– С тебя «Блэк Саббат».
– А мы о сроках не договаривались,– самодовольно ответил Акентьев.
– Ты что, думаешь, после сегодняшнего тебе еще что-то светит?
– Именно после сегодняшнего и засветило. Столько работы проделано. И неприятной, прошу заметить.
– Ладно, пойдем. У меня там бутылочка портвешка заныкана.
И уже потом, подперев голову руками, Кирилл с Серегой слушали лекцию об укрощении строптивых.
– У Стругацких прочел, что, мол, женщины – самые загадочные существа на земле и, кажется, знают что-то, чего не знаем мы, люди. Даже Стругачи считают, что девки – не люди. А загадочны они не более чем жующие козы. Если ты хороший пастух с хорошей хворостиной, то никаких сложностей содержание целого стада не представляет.
– Ну а любовь? Ладно там, жены в халатах, я понимаю, меня самого раздражают. Но музы-то, в конце концов, нужны. Если музу хворостиной – она уйдет и весь твой творческий заряд упрет с собой.
– Муза – это особая порода коз,– со знанием дела сказал Акентьев.– С нее шерсть надо чесать. Только и всего. Ну, особый паек. А все остальное то же. И хворостина, и колокольчик на шее.
– А Альбина? – спросил Серега Перельман, заедая портвейн докторской колбасой, которую по-хозяйски напилил Марков.
– И Альбина,– коротко ответил Акентьев, а потом добавил: – Коза, которая возомнила себя пастушкой, а всех кругом – козлами.
– И что ты будешь делать?
– А вот это моя маленькая профессиональная тайна. Тебя интересует результат.
– Но колесо ты все-таки проиграл. Я свое завтра распечатываю.
А Альбина в это время, злая как черт, возвращалась по темному переулку домой. Но, чем ближе она подходила к дому, тем на душе у нее становилось легче. И когда она уже вошла в подъезд, ее охватило острейшее ожидание счастья. Она кинулась к почтовому ящику и вытащила оттуда конверт. И даже прижала его к груди, зажмурив от радости глаза. И все неприятности, которые она сегодня переживала, показались не такими уж страшными. Какому-то идиоту Акентьеву что-то в ней не нравится... А другие зато пишут ей такое:
В твоих умных глазах
мне смеется сама красота,
потому что от мертвого
эти глаза отличили живое.
Я желаю тебе,
чтобы ты оставалась чиста,
ведь тогда, и расставшись с тобой,
я останусь с тобою.
Глава 6
В первую неделю после Нового 1958 года в библиотеку ходили только студенты. И это Флору очень радовало. Однажды, изучив и примерно определив для себя область интересов «своего» читателя, она выудила из спецхрана редкое издание древнегреческих трагедий. Там были уникальные комментарии дореволюционной профессуры. В общем каталоге этой книги просто не было. И когда объект, как всегда, пришел за своими книгами, Флора набралась смелости и положила на стол перед ним свой трофей.